Страница 107 из 157
Гулкий голос его отдался под куполом церкви. Откликнулся дьякон. Дьячок подскочил с дымящимся кадилом и сунул его дьякону в руки. На церковной колокольне по-праздничному затрезвонили колокола. Началось благодарственное молебствие...
С завистью к удачливому воеводе Барятинскому, падали на колени окрестные воеводы благодарить создателя за помощь в подавлении мятежа. С радостью стукался лбом в землю Урусов, довольный успехом Барятинского. Слушая молебен, крестясь, он сочинял про себя доношение к государю: «...а ныне сам вор, быв поранен, покинул свой воровской стан и бежал на низовья, да, чаю, на том и быть прекращению мятежу...»
Дворянам и воеводам и женам их грезилось мщение за пролитую дворянскую кровь, мщение за погоревшие их поместья, за страх, с которым они бежали, спасая свои животы... Пена бешенства накипала на их языках, злобная жажда крови рождалась в сердцах, наконец начавших отходить от трепета... И все, от Долгорукого и Урусова до самых мелких дворян, молившихся в церкви, обдумывали, каким страшным казням они предадут усмиренных мятежников, размышляли о том, сколько плах и виселиц понаставят они в своих поместьях, как отведут свое сердце, хлеща плетьми и кнутами взбунтовавшихся мужиков, чтобы ни детям, ни внукам их вперед не повадно было восставать на своих господ... В дыму молитвенного ладана чуялся им запах пыточной башни – горелого мяса и крови...
Протопоп, читая молитвы, настроен был мирно, он предвкушал праздничное угощение в доме «победителя», каким выставлял себя князь Урусов, еще до начала молебна пригласивший протопопа на обед...
Долгорукий, молясь, обдумывал, принять ли праздничное приглашение государева ослушника. Хотя могло получиться и так, что в связи с известием о победе государь простит и ослушание Урусова, и бегство его из Алатыря...
«Дам ему добрый совет: самому поехать в Москву к государю с радостной вестью, – решил наконец Долгорукий. – Если поедет в Москву, то и полк мне отдаст, и упорство свое покинет! А может, и вместе нам взяться воров выводить? Хоть ратную славу мне тут не стяжать, да и так ее хватит. А ныне возьмусь выводить измену крепкой рукой. Спасение отечеству ныне не в битвах, так в каре жестокой. И тут тоже надобен разум и воеводская хватка!»
Праздничным звоном отвечали собору и другие арзамасские церкви. В них сошелся простой люд: стрельцы, подьячие и посадские разных городов, убежавшие от войны в Арзамас. Тут же были и арзамасские горожане.
Слыша весть о победе над Разиным, иные из них недоверчиво молчали, другие же, считая неизбежной победу царского войска, желали лишь одного: чтобы все поскорей закончилось, чтобы можно было опять по-мирному жить в домах, без стесненья, принесенного нашествием воевод и дворян... Большинство простого народа желало победы Разина, считая, что если он победит, то жизнь будет легче, но, видя в городе такое скопление воевод и ратных людей, жители Арзамаса были устрашены этой грозной силой и не смели надеяться на победу правды. Многие к тому же предпочитали, чтобы война, разрушения, смерти, кровь прошли где-нибудь стороной, не касаясь ни их добра, ни жилищ, ни близких людей, а чтобы Разин «там», где-нибудь по другим городам и селам, одолел бы, а у них тут устроилась бы сама по себе справедливая жизнь, без войны и без крови...
Молебен окончился. Праздничная толпа воевод и дворян выходила из собора. Многие оставались на паперти: окликнув друг друга, кидались в объятия, обнимались и целовались, как будто на пасху, поздравляли друг друга с победой и окончанием богопротивного мятежа.
Они не могли расстаться и разойтись. Взявшись за руки, делились они своей радостью, наперерыв говорили друг другу лишь об одном: как вернутся в свои поместья и вотчины и какую там учинят расправу... Жалуясь друг другу на полное разорение своих домов в деревеньках и городках, обсуждали, что можно купить в Арзамасе, чтобы везти с собой по домам.
– Я лишь плетей бы отсюда повез, а прочее все мужики нанесут в покорность! – повторял всем одно и то же дородный, брюхастый, седой дворянин. – Нанесу-ут! Весь дом устроят богаче, чем был! Жен и детей нагишами оставят – моих оденут! Арзамасски кожевники издавна плети плести искусны, продадут по дешевке!..
Боярин Долгорукий и князь Урусов вышли из церкви последними вместе с протопопом. На лицах их ясно светилось примирение, дружелюбие и приязнь друг к другу. Еще в соборе, ожидая, пока разоблачится священник, они успели договориться о том, что теперь, для полного искоренения мятежа, надо выслать сразу большие силы, которые грозной карой пройдут по всему восставшему краю, нагоняя страх, без пощады казня заводчиков и главарей смуты, строя виселицы на площадях и перекрестках дорог, расправляясь кнутом, топором и пламенем...
Выступление войска Урусова было отложено до другого дня, когда Долгорукий подготовит к походу свои полки, предназначенные уже не для битвы, а для расправ и казней...
В доме Урусова матушка-протопопица с женами нескольких воевод – все радостные, разрумянившиеся, довольные – хлопотали, готовя праздничный стол.
В городе с разрешения арзамасского воеводы Шайсупова, почуявшего себя хоть в чем-то хозяином, открыл торговлю кабатчик. Ратные люди Урусова и Долгорукого праздновали в кабаке победу над Разиным и примирение своих воевод...
В приказной избе Арзамаса Долгорукий засадил всех арзамасских и беглых из других городов подьячих писать увещательные письма мятежникам о том, что Разин разбит и бежал, и о том, что боярин и воевода им предлагает сдаться, сложить оружие и, в знак покорности государю, принести вины и поцеловать крест на верность. Пока подьячие в десятках списков переписывали это письмо, боярин созвал воевод и начальных людей на совещание о том, как лучше действовать против воров. Дворянское войско усмирителей должно было двинуться из Арзамаса тремя полками в разные стороны, при этом каждый из трех полков обязан был рассылать от себя небольшие отряды, по сотне и по две, для занятия городов. Очищая от мятежников города, следовало сажать на места воевод и приводить местных жителей к крестному целованию или к шерти – по их вере – и тотчас же набирать в городах пополнение ратных людей и направлять их в деревни и в села, в дворянские вотчины и поместья для усмирения крестьян...