Пророки

Он подбоченился, стал передо мной и покачал головой.

– И как это вы, биологи, умеете ставить все вверх ногами!

На дне пещерки места оказалось ровно на двоих. Пол уходил под небольшим углом вниз и скрывался за большой трещиной в стене. При свете электрических фонариков серые стены слегка поблескивали.

– Чистейший магнетит. Мы сейчас в самом магнитном пекле. Пронизаны насквозь магнитными силовыми линиями. Все – и сердце, и желудок, и легкие, и… и мозг, вместе с его опытом и подсознанием.

Мне на мгновенье стало жутко, но я ничего особенного не испытал. Просто было немножко душновато. И еще жарко от напряжения, хотя я знал, что здесь прохладнее, чем снаружи. Володя угадал мои ощущения и бодро произнес:

– Наука требует жертв. Есть драматическая медицина. Врачи добровольно прививают себе чуму. Начинается драматическая биофизика. О нас, Женечка, напишут когда-нибудь книгу. Мол, так и так, Кучеренко и Филатов попали в психиатрическую клинику с синдромом пророчества после того, как сутки провели в Пещере любви.

– А при чем тут Пещера любви?

– Это я забыл рассказать. Я где-то читал, что на одном острове в Эгейском море была так называемая Пещера любви. Говорят, перед тем как просить руку и сердце очаровательной афинянки, греки лезли в эту пещеру и проводили там целую неделю. После этого любовные излияния у них получались особенно здорово, и невесты не могли перед ними устоять. В наш промышленный век Пещера любви превратилась в шахту, где добывают магнитный железняк, иными словами – железную руду.

Мне вдруг стало досадно. На мгновенье показалось, что наша затея выеденного яйца не стоит, но я этого не высказал, чтобы не обидеть Кучеренко. Наоборот, я задумался, почему мне стало досадно: обожествление магнетизма мне надоело, тем более что я не очень хорошо себе представлял, каков механизм взаимодействия магнитного поля с ядрами и электронами живого тела. Но план есть план. При свете электрических фонариков мы извлекли по толстой клеенчатой тетради, уселись друг к другу спиной и начертали крупными буквами на первой странице «Прогноз событий в институте нейропсихологии на неделю, с 5 по 12 сентября». Мы условились во время составления отчета друг с другом не разговаривать и друг другу в написанное не подглядывать.

Первые минуты прошли в каких-то путаных раздумьях, после я написал первую фразу, а затем работа постепенно меня захватила, и я начал писать безудержно, так что приходилось время от времени останавливаться, потому что немела рука. В конце концов это даже становилось забавным и немножко смешным. «Прогноз» лился как из рога изобилия с массой незначительных деталей, которые хотелось обязательно зафиксировать, чтобы после посмеяться над всей теорией Кучеренко.

Долина, которую я увидел во сне, была покрыта высокой сочной травой, и только возле самого берега моря виднелась розовеющая в лучах заходящего солнца полоска песка. Мои босые ноги чувствовали уже выпавшую вечернюю росу и сырую мягкую землю под травой. Я приближался к берегу с щемящим чувством какого-то ожидания, чего-то очень ранящего, что должно вот-вот случиться. На мгновенье я залюбовался красивыми птицами, которые кружили над морем и которые тоже были розовыми. В спину дул прохладный ветер, а волны… Морские волны набегали широкими округлыми, валами, и теплая вода касалась моих ног. С каждой минутой чувство тоски и ожидания неизбежного усиливалось, и стало просто невыносимым, когда на горизонте, совсем уже красном от заката, появилась сначала черная точка, а чуть позже – синяя ладья с раскрытой пастью морского чудовища на носу. Две пары весел то опускались, то поднимались, и на плечах у черных гребцов блестели блики заката…

Она помахала мне рукой и, когда с легким шипением нос лодки врезался в песок, легко выскочила на берег.

«Ты меня давно ждешь?»

«Давно. Вечность. Через минуту будет ровно вечность…»

«Я не могла раньше, – голос у нее звучал, как старинный музыкальный инструмент, – не могла, потому что…»

«Я знаю. Я все знаю, и не говори больше ничего».

Черные гребцы упали на песок лицом вниз, обхватив кучерявые головы могучими руками.

«Год назад на Землю вернулся отец и привез приказ, чтобы мы…»

«Я это знаю. Еще до того, как твой отец покинул Землю, я уже знал, что он вернется с недоброй вестью. Иначе зачем его позвали бы обратно?»

«Они считают, что так вам будет лучше. Так тебе будет лучше…»

Мы опустились на траву напротив друг друга, и я залюбовался ее прекрасным лицом, ее падающими на плечи розовыми волосами, ее легкой розовой туникой, под которой поднималась и опускалась грудь и билось далекое сердце…

«Ты прекрасна».

Она положила мне руку на плечо, повернулась в профиль, и я увидел красные капли на ее длинных ресницах.

«Мой отец очень умный, и он не хочет никому зла. Как это называется по-земному?»

«Любовь, Я люблю тебя».

«Я не очень хорошо понимаю, что это такое. Но, наверное, это для вас очень важно».

«Если ты не понимаешь, тогда почему ты плачешь?»

«Не знаю, – она горько улыбнулась в темноту, – мне очень тяжело. Я чувствую, как тебе тяжело…»

«Значит, и ты любишь меня…»

Голова ее поникла, а руки, едва заметные в темноте, нежно гладили траву.

«Мне пора. Отец меня ждет. Он и так нарушил приказ, когда разрешил мне тебя увидеть еще раз».

«Можно, я тебя поцелую?»

«Что ты! – Она прикрыла губы рукой. – Ты ведь знаешь, тогда мы умрем, ты и я!»

«Я хочу этого!»

«Нет, – она вскочила на ноги. – Нет! Нет! Нет!»

Она убегала к ладье, повторяя «нет», и гребцы впрыгнули в лодку, схватили ее за руки и втащили туда, а я, окаменев, слышал только умирающее в морском шуме «нет»… И еще до меня донеслось: «Я вернусь! Когда-нибудь я обязательно вернусь!»

Проходили годы, десятилетия, столетия, а я все бродил по этому берегу, слушая морской прибой, наблюдая, как камнем в слепящую голубизну падали белоснежные птицы и как они повторяли «нет»…

Но я ей поверил. Я буду ждать ее тысячелетия, пока не погаснет Солнце.

– Пора за работу. Уже воскресенье, и через три часа мы тронемся в обратный путь.

Я открыл глаза и уставился на электрический фонарик, который стоял на выступе серой стены.

– Почему «нет»?

Кучеренко рассмеялся.

– Что-нибудь приснилось?

– Да. Что-то грустное и очаровательное. А тебе?

– Мне тоже.

Мы снова принялись за работу. Теперь я писал очень медленно, как-то выдавливая из себя слова и фразы, но, странное дело, они начали казаться мне весомыми и обоснованными, хотя я знал, что просто фантазирую. Мне показалось, что и Владимир писал медленнее, чем вчера. Он иногда откладывал тетрадь, закрывал глаза и сидел так минуту-другую… Работа явно не клеилась, в голове была какая-то тяжесть, тяжелая пустота, в которой изредка проплывали ленивые мысли.

– Все, – сказал я. – Дай мне пива и воблы.

Пока я пил пиво, Владимир вытащил из моего рюкзака два больших серых пакета и вложил в их свою и мою тетради. Тщательно заклеил пакеты липкой лентой, и один пакет передал мне.

– Мой прогноз бери ты, а я возьму твой. Вскроем вечером двенадцатого сентября.

Странно: когда в лабораторию вошел Валерий Степанович, я почему-то вздрогнул. Мне показалось, что и Кучеренко, всегда небрежный и расхлябанный, подтянулся и насторожился.

– Привет, детки, – это было его обычным приветствием, хотя мы никогда не называли его папашей, даже между собой.

Он подошел к каждому из нас, посмотрел на приборы, бегло полистал наши рабочие тетради.

– Ну, что-нибудь получается? Есть какие-нибудь идейки? Да что вы на меня так уставились?

Действительно, я и Кучеренко смотрели на нашего руководителя, как будто видели его в первый раз. И вдруг Кучеренко ни с того ни с сего, с каким-то несвойственным ему волнением заявил:

– Вы пришли к нам с новостью, не правда ли, Валерий Степанович?

– Правда, – ответил тот. – Вам уже кто-то наболтал?

– Наболтал, – ответил Кучеренко.