Храм воздуха

- Как спишь?

- Нормально, по-моему...

- Галлюцинации продолжаются?

- Что? - не понял Юсиф.

Она улыбнулась.

- Машина продолжает гореть?

- Да. - Юсиф улыбнулся в ответ.

- И бомбежка продолжается?

- Да.

- Так. Вытяни руки, пожалуйста. А как мама себя чувствует?

- Спасибо.

- Отец пишет?

Молчание Юсифа она поняла правильно.

- Прости... Я не знала. Давно?

- Уже полгода.

Рука с молоточком опустилась, повисла; чуть отвернувшись от Юсифа, врач словно застыла в своем кресле. На столике рядом с чернильницей стоял портрет её сына, погибшего под Будапештом. Юсиф тоже молчал, не зная, что сказать.

- У тебя заметное улучшение, - врач сделала над собой усилие, - если так пойдет, то, тьфу-тьфу, к концу года сможешь работать по специальности...

- А пока, значит, нельзя?

- Пока нельзя, - вздохнула она. - Приступов больше не было?

- Нет, - Юсиф, не скрывая огорчения, умоляюще смотрел на врача.

- Выглядишь ты хорошо, - бодро сказала она, - показатели тоже улучшились. Но за руль садиться рановато. Пойми... Пока есть хоть какая-то вероятность приступа - опасно. Подождем ещё пару месяцев.

Юсиф встал.

- Ты можешь пока на другую работу устроиться. Но не тяжелую. А лучше поехать в санаторий. Я могу дать направление. Тебе полагается.

- Спасибо, - сказал Юсиф.

- Ну что ты обижаешься? Не могу я написать, что ты здоров. Тебе лучше, но контузия у тебя такая, что ещё надо лечиться.

- До свидания, - вежливо сказал Юсиф и вышел из кабинета.

На лестнице, у выхода из поликлиники, Юсиф встретил Гулама; поседевший за те три года, что они не виделись, сослуживец его отца торопливо переступал через две ступени и, тяжело дыша, поднимался ему навстречу.

- Второй день ищу тебя, - он перевел дыхание и подал знак, чтобы Юсиф следовал за ним. Юсиф поднял стекло над головой, опасаясь задеть кого-нибудь из тех, кто поднимался по лестнице навстречу.

На улице Гулам таинственно оглянулся и пошел к водяной будке на углу, потом, передумав, резко поменял направление и перешел на другую сторону, под деревья. Здесь он перевел дыхание и тревожным шепотом сообщил, что есть важные новости. Видимо, какие-то основания для столь странного поведения у Гулама были.

- Матери я ничего не сказал, - продолжал он. - И ты не говори. Женщинам серьезные вещи доверять нельзя. Хотя мать твоя, конечно, надежный человек.

- Что случилось? - теряя терпение, спросил Юсиф.

- Мой долг тебе сказать. Я сперва не хотел. Но потом понял, что не имею права... Есть вещи, которые скрыть невозможно. А впрочем, пусть Фируз сам тебе скажет.

- Фируз вернулся? - Юсиф не поверил услышанному. - А срок?!

- Сократили. За хорошую работу. Теперь едет с семьей в Соликамск какой-то... Ещё на три года. Он просил тебя разыскать. Вечером он уезжает. На один день приехал.

- Что-нибудь связанное с отцом? - спросил Юсиф.

- А что ещё? Он у него на руках умер.

- Где Фируз?

- Прячется у родственников. Я покажу.

- Пошли.

- Лучше попозже. Когда соседи лягут. Он в Баку без разрешения приехал... Зачем тебе это стекло?

- Отрезать надо по размеру, чтобы вставить в окошко.

Гулам махнул проезжающему мимо инвалиду на коляске; тот подъехал.

- Алмаз есть? - спросил Гулам. Инвалид освободил руку из деревянной колодки, которой отталкивался от асфальта (она имела специальную прорезь для пальцев), и вытащил из кармана "алмаз".

- Отрезать надо, - строго сказал Гулам и показал на стекло.

- Какой размер? - спросил инвалид.

Юсиф с помощью нитки, прихваченной из дома, отмерил нужную длину и инвалид ловко, одним движением, разрезал стекло на две части.

- Дай ему папиросу, - сказал Гулам Юсифу.

Получив папиросу, инвалид покатил дальше; плохо смазанные подшипники шумели, но подталкиваемая обеими руками самодельная коляска довольно быстро набрала скорость на спуске...

Пока Юсиф вставлял стекло, мать закончила печь лепешки; чуть раньше она приготовила халву.

- Все готово, - сказала она, складывая лепешки в тарелку; в другую тарелку она положила халву. - Прошу тебя, будь с ним поприветливей. Почему он тебе так не нравится, понять не могу! С детства ты его невзлюбил. И рубашку переодень.

Юсиф надел чистую рубашку и белые отцовские туфли, начищенные зубным порошком.

- Он все сделал, чтобы спасти отца, - сказала мать, - даже судье деньги предлагал. Но отец во всем признался. А в таких случаях, говорят, уже ничего не сделаешь. - Она вздохнула. - Наивный человек был твой отец, не мог врать.

- А зачем ему нужно было врать, - сказал Юсиф, - если он себе ни копейки не взял.

- Не знаю, - мать опять вздохнула, - но домой он ничего, кроме зарплаты не приносил. Иногда буханка или полбуханки оставались ему. А там о сотнях килограммов шла речь. Если не больше.

- И он подтвердил?

- Да, - сказала мать, - своими ушами слышала. А кому деньги отдавал, так и не сказал, сколько его ни вынуждали...

- Я пошел, - Юсифу не хотелось слушать такое об отце, даже если это и было правдой.

Сеид-рза жил в многоэтажном доме дореволюционной постройки неподалеку от Баксовета. Лифт поднял Юсифа на четвертый этаж, к свежевыкрашенной двери, на которой висел почтовый ящик с большим замком.

Открыла моя тёща Салтанат и искренне обрадовалась Юсифу, во всяком случае, так она утверждала, рассказывая по моей просьбе о его визите.

Юсиф пристроил тарелки с халвой и лепешками на столике с телефоном, снял туфли; дверь распахнулась, в прихожей появился мой тесть, высокий, дородный Сеид-рза.

- Юсиф, дорогой, где же ты пропадаешь? Я тебя жду, жду... - он обнял Юсифа, прижал к груди. - Ну-ка, дай я на тебя посмотрю. Говорят, ранен был? Ну ничего, до свадьбы всё заживет. Проходи в комнату.

В гостиной, стены которой были завешаны коврами, он усадил Юсифа за стол и попросил жену, вошедшую в комнату вслед за ними, принести чаю.

- Кое-что я о тебе знаю, - сказал он, накладывая Юсифу варенье, - потом все подробно расскажешь. А сперва о деле: где собираешься работать?

- Пока не знаю.

- Есть одно место. Временно. А когда сделаем тебе справку - сядешь за руль, - Сеид-рза был хорошо осведомлен о делах Юсифа. - Все машины на заводе твои. Хочешь отцовскую? Или любую другую. А пока поработаешь на автобазе кладовщиком.

- На какой автобазе?

- Нашего управления.

- Какой из меня кладовщик?

- Справишься. Ты, как и отец твой, скромничаешь... - он умолк ненадолго. Мать тебе рассказала?

- Да.

- Ничего не могли сделать. - В голосе Сеид-рзы ощущалась неподдельная горечь, - старик почему-то пошел на признание.

Юсиф не мог понять, о каком признании идет речь, в чем должен был признаться его отец? Что за преступление он совершил?

- Ты не знаешь разве?

- А я в это никогда не поверю.

- Сам поверить не мог, - согласился Сеид-рза. - Что поделаешь? Война! Не такое с людьми делала.

- Зачем ему столько хлеба? Может, он людям его раздавал? Голодающим...

- Может быть... не знаю. Все были поражены. Честнейший человек. Я пытался вытащить его. Нашел людей. Но он во всем признался и собственноручно подписался. Мать твоя слышала на суде. Мы были потрясены... А как ты? Что у тебя произошло? Воевал как герой - полно орденов?

- Медалей, - уточнил Юсиф.

- Медали тоже неплохая вещь. А почему дезертировал?

- Я не дезертировал, - возразил Юсиф, - а домой поехал, когда война кончилась.

Сеид-рза рассмеялся.

- Слышал, слышал. Ну и правильно: что в окопах сидеть без дела. И сколько тебе дали?

- Два года. Но потом помилование пришло.

- Кто же тебя выручил?

- Не знаю.

- Кто-то просил за тебя, если помиловали. Так просто такие вещи не делаются. Ты чай пей, остывает.

- Спасибо.

- Значит с тобой мы решили. А я, честно говоря, уже обижаться начал. Жду, жду, а ты не приходишь. Мы же близкие люди, с отцом твоим росли вместе.