Поломка в пути

С упреком гляжу на Аскольда. Запинаясь, объясняю, что читать свои стихи не могу. Аскольд отводит взгляд.

- Ты нам нужен там, Вадим,- говорит он.

Они выходят.

- Вы должны, вы обязаны познакомить меня с вашими сочинениями,- с тем же жаром говорит Пушкин.- Российская поэзия двадцатого столетия. О, это волнует меня необычайно!

- Поэзия двадцатого столетия? - переспрашиваю я.- Хорошо, Александр Сергеевич. Я согласен. Не свои стихи, конечно. У меня их, собственно... Я прочитаю вам любимых моих поэтов. Книг у меня здесь, к несчастью, нет. Я почитаю, что помню.

- Давайте же! - говорит Пушкин.

Он садится на лавку, закидывает ногу за ногу. Бросаются в глаза узкие панталоны со штрипками, порыжевшие на сгибах кожаные сапожки. Взгляд ожидающий, тревожный.

Я начал с Блока. Со строк, что обожгли меня еще в ранней юности.

Память у меня хорошая, стихов помню много. Сначала от волнения я запинался. Но взгляд Пушкина был полон такого жадного внимания, что я немного успокоился. Впрочем, нет. Спокойствие - не то слово. Голос мой и теперь был неровен, но причины тому были другие. Другое, более высокое волнение вело меня от строки к строке.

"И всем казалось, что радость будет,

что в тихой заводи see корабли,

что на чужбине усталые люди

светлую жизнь себе обрели".

Несколько раз слушатель мой выказывал необычайное возбуждение, и я на миг замолкал. Но он тут же хватал меня за руку и шептал жарко: "Еще, еще!"

Зимы холодное и ясное начало

Сегодня в дверь мою три раза простучало.

Я вышел в поле. Острый, как металл,

Мне зимний воздух сердце спеленал...

Что это была за ночь! Горя щеками и задыхаясь, я переходил от поэта к поэту, вновь возвращался, кружил и петлял. "Наше священное ремесло существует тысячи лет... С ним и без света миру светло. Но еще ни один не сказал поэт, что мудрости нет, и старости нет, а может, и смерти нет".

Я читал. Грохотала.и хохотала, хрипела и пела, любила и била поэзия двадцатого века. Русская поэзия.

И свистят по всей стране, как осень,

Шарлатан, убийца и злодей...

Оттого, что режет серп колосья,

Как под горло режут лебедей.

О, время! Где вместо хлеба еж брюхатый,

где падает полночный час, как с плахи голова казненного,

где моряной любес опрокинут чей-то парус в воде кругло-синей...

Иногда Пушкин вскакивал, жарко расспрашивал об авторах стихов, о том, как они жили и как умерли.

Я читал. "Сороковые, роковые, свинцовые, пороховые... Война гуляет по России, а мы такие молодые!" Я торопился, захлебывался. Боялся - не успею. Вот это. И это. А без этого как же?

Так пел я, пел и умирал.

И умирал и возвращался

К ее рукам, как бумеранг,

И - сколько помнится - прощался.

Временами, цепенея, я говорил тихо и тонко. "Врасплох застигнутый подсвечник метнулся тенью по стеклу, в стакане вздрогнул и вздохнул последний из лесу подснежник". И снова обретал голос и чеканил:

Переправа, переправа!

Берег левый, берег правый...

О, сколько это продолжалось! Я хотел представить всех, рассказать обо всем. Но разве стихи не сделали это за меня? Не вплавили в себя наше бешеное, страшное, страстное время? Разве не говорят они, как мы любим и умираем? Можно ли об этом поведать одними стихами? За одну ночь?

Пушкину можно.

Со спазмами в горле читал я:

Пушкин! Тайную свободу

Пели мы вослед тебе!

Дай нам руку в непогоду,

Помоги в немой борьбе!

Я посмотрел на Пушкина. В его глазах стояли слезы. Я затих.

Я молчал и плакал вместе с ним. Хотелось сказать: "Дорогой Пушкин, это огонь вашей души уже сто пятьдесят лет светит русским поэтам. Вы слушаете ваших продолжателей, ваших детей..." Но я сказал другое:

- Александр Сергеевич, в Москве, на улице, которая раньше называлась Тверской, стоит памятник. Вам. Как вы думаете, что на нем написано?

- Ну, коли памятник, что-нибудь лестное.

- Надпись очень короткая. Всего одно слово.

- Какое же?

- Пушкину.

Растворилась дверь, вошли все три путешественника.

- Александр Сергеевич, пора,- сказал Аскольд.

Пушкин сделал шаг ко мне. Мы обнялись.

- Прощайте. Спасибо,- сказал он.

Потом были объятия с Вахтангом, Вадимом и Аскольдом.

Вдруг я заметил, что Пушкин с любопытством смотрит на лампочку, все еще сверкавшую под потолком. "Бог ты мой,- подумал я,- ведь для него и эта штука из разряда чудес".

- Аскольд,- спросил я неожиданно для самого себя,- могу я сделать Александру Сергеевичу маленький подарок? Вот эту лампочку. На память.

- Разумеется,- ответил он с легкой улыбкой,- вы вполне можете это сделать.

Схватив полотенце, я вскочил на табуретку и вывинтил лампочку. Подошел к Пушкину. В синих рассветных сумерках блеснули его глаза. Я протянул ему горячую стеклянную грушу.

- Осторожно, Александр Сергеевич, не обожгитесь. Возьмите перчаткой.

- Благодарю,- тихо сказал Пушкин, бережно принимая подарок.- Я не забуду стихов, прочитанных вами.

На пороге я тронул Аскольда за рукав.

- Мне следует молчать о вашем визите, я так понимаю?

- Вовсе нет,- ответил он,- вы вольны рассказывать о нем кому угодно. Единственно...- Он на секунду замешкался.- Подумайте, не поставите ли вы себя в неловкое положение. И простите нас за то, что мы ничего не оставляем вам на память. Это не в наших силах. От прошлого будущему подарки естественны. Будущее всегда получает дары из прошлого. Обратное, к несчастью или счастью, невозможно.

- Что вы, что вы...- забормотал я.

- Но сказать кое-что я должен. Будущее, откуда мы прибыли, зная об ошибках и трагедиях прошлого, даже многое зная, не вправе вмешиваться. И я не вправе открыть, что ожидает вас, ваших близких, вашу страну... Но вот мой совет: вникайте в стихи - истинных поэтов, больших поэтов. Там есть все - и прошлое и будущее. Помните строки - "Товарищ, верь: взойдет она, звезда пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна..."? Вы понимаете меня?

Был долгий беспокойный сон. Проснулся я далеко за полдень. Лежал, глядя на голубое морозное окно. События минувшей ночи казались мне прекрасным видением, но я не мог подобрать ключа к их смыслу. Люди всех эпох - в едином союзе. Они образуют цепочку во времени. В настоящей поэзии - правда о будущем. Не эти ли мысли развивал привидевшийся мне человек с редким именем Аскольд?

Поэзия...

Но как часто в России убивали поэтов.

От страха перед будущим?

"Перепутались все времена, через Лету не сыщется брода..." Чье это? Не помню. Да и важно ли - чье? Времена перепутались. Еще совсем недавно нас кидало в средневековье. Мы только-только выползаем. И как нужен нам пушкинский жар. "Изыде сеятель сеяти семена своя".

Я встал. Сумерки сгущались. Рука потянулась к выключателю.

Что такое? Вздрогнув, я смотрю на потолок. На узловатом шнуре одиноко висит голый черный патрон.

Без света я пробираюсь по избе, выхожу на крыльцо. На смутном небе горит единственная, маленькая, но хорошо заметная звездочка.

"Пойти к Настасее, дрова поколоть",- думаю я.