Обменные курсы

снова и снова.

– Да, наверное, – говорит Петворт.

– Ой, я думаю, вы очень порочный. А вы получаете большое удовольствие от ваших удовольствий?

– Не особенно.

– Да, вы всё время чего-то ищете, я вижу, только не понимаю чего.

– Я тоже.

– Знаете, что я думаю? Что вы приехали сюда сделать себе провинность. За этим вы и приехали. Что ж, если так, вы правильно выбрали место. Здесь всегда будут рады выслушать ваши покаяния. Думаю, некоторые люди это уже знают, а?

– Кто? – спрашивает Петворт.

– Ваш добрый старый друг, – отвечает Любиёва. – Ваш Плитплов.

– Я про него забыл.

– Он вам не позволит. В конце концов, он так хорошо знает вашу жену. Что ему известно? Что он про вас выяснил?

– Право, понятия не имею.

– Муж и жена – очень большой секрет, не поймешь, кто обманул и как, – говорит Любиёва. – Может быть, такой большой, что они сами не знают. Только я надеюсь, что вы не верите ему, этому Плитплову.

Они сидят за столиком, в чужой стране; приносят вино.

– А вы замужем? – спрашивает Петворт, пока официантка открывает бутылку.

– Кто, я? Вы так думаете? Почему?

– Ваша фамилия, Любиёва, – говорит Петворт.

– О, она не значит, что я замужем, – отвечает Марыся. – Она значит, что я – женского пола. Думаю, вы заметили, вы замечаете женщин. Это моя девичья фамилия.

– Так вы не замужем?

– Ну, это тоже ничего не значит. Мы часто оставляем фамилию, когда выходим замуж. Чтобы ее поменять, надо стоять в очереди много часов. Так что, можем быть, я замужем.

– Так все-таки? – спрашивает Петворт.

– Какой вы вдруг стали любопытный, – говорит Любиёва. – Вообще-то и да, и нет.

– Не очень понятно.

– Ну, я была замужем, а теперь нет. Студенткой я вышла за молодого человека, который хотел быть врачом.

– Вы развелись?

– Нет. Знаете, что он сделал? Он был очень политический, его отец занимал большой пост в партии. Так вот, он поехал врачом во Вьетнам, помогать народу против империализма. А Я осталась сдавать экзамен вашему Плитплову.

– И что случилось?

– Конечно, он погиб. Не от пули, он заразился пустяковой болезнью, которая была не такой пустяковой, и он был не такой хороший врач, чтобы себя вылечить. Вот что случилось с ним и со мной тоже.

– Сочувствую.

– Нет, это были не такие близкие отношения, мы просто учились вместе, – говорит Марыся, – но достаточно близкие, чтобы у меня родился сын. Для этого надо быть чуточку близкими.

– Сын, – повторяет Петворт. – Вы не скучаете по нему, когда уезжаете надолго?

– Не очень, – говорит Марыся Любиёва. – Понимаете, это моя работа, а мы здесь ставим работу выше всего. Я – переводчик, я люблю свое дело и думаю, что хорошо с ним справляюсь. Конечно, приходится чем-то жертвовать, но мне нравится ездить. Я часто езжу. Я из тех, кого вы видите на конгрессах, в кабинках, с наушниками на голове. Четыре канала, щелкаете вот так, русский, немецкий, английский, французский. Никто вас не замечает, а вы двигаете мир.

– А что с вашим сыном? – спрашивает Петворт.

– Столько много вопросов! – смеется Любиёва. – У нас здесь очень крепкие семьи. Жизнь трудная, но мы друг друга поддерживаем. Он живет с моей матерью, ей нравится о нем заботиться, она счастлива. Он ходит в садик и тоже счастлив. Его учат ходить строем и маршировать, как солдат. Я прихожу домой и приношу хорошие вещи. Знаете, что я делаю, когда не с вами? Я нахожу очередь и покупаю консервы или туалетную бумагу. Или приношу вкусный джем из гостиницы. Наша домашняя жизнь не такая плохая, но вы ее не видите. И вот почему мой сын играет сейчас с игрушками в Слаке, а я сижу с вами в ресторане в Глите, и мне хорошо. Вам нравится вино?

– Да, – отвечает Петворт.

– Неплохое вино, местное. – Свеча озаряет ее бледное лицо и темные волосы. – Ну вот, теперь мы совершили обмен. В первый вечер я узнала про вас. Вы любите путешествовать, вам нравятся брюнетки. Теперь вы узнали про меня. Так что, думаю, мы снова выпьем тост. Помните, как надо?

– Да, – отвечает Петворт, поднимая бокал.

– Ой, Петвурт, не так, – смеется Любиёва. – Вы забыли. Надеюсь, вы не забыли все те уроки, которые узнали в нашей стране?

– Нет.

– Так вот. Поднимите бокал, теперь глаза. Помните, вы должны быть всегда очень искренни. Вы мне нравитесь, вы прелесть, я хочу вас в свою постель. Думайте изо всех сил, можете? Надеюсь, да. Конечно, можете, вы смотрите на меня совсем правильно. Я рада, вы не зря потратили здесь время, я начинаю так думать. Ну, мой друг, за что пьем? За вашу поездку. Нет, это плохой тост, слишком обычный. Помните другой? Зу фролукуу дарагаыуу?

– Это что? – спрашивает Петворт.

– Ой, вы всё забыли, – смеется Марыся. – Конечно, за прекрасных дам. От всей души. За тех, с которыми вы были, и за тех, с которыми вы сейчас. И, ради вашего блага, я надеюсь, что теперешние лучше.

Они едят мясо, потом идут в темноте по улочкам Глита к гостинице.

– Если хотите еще выпить, – говорит Петворт у самого входа, – то у меня есть бутылка виски из дьюти-фри.

– О, вы хотите сказать еще тост?! – восклицает Марыся. – Что ж, в моей стране есть обычай пить и говорить допоздна, обсуждать умные мысли, пока не станем совсем глупыми. Только, я думаю, не сегодня. Вы очень устали, и я тоже. А завтра вы должны хорошо прочитать лекцию. И потом, не забывайте, мы еще долго будем вместе. Да, думаю, вам еще понадобится ваша бутылка, в другие дни, не сейчас.

В полутемном вестибюле они расходятся каждый в свою сторону. Скоро Петворт уже спит на узкой кровати под плеск реки. Во сне отчаяние: он ищет слово для какой-то вещи, но не помнит для какой, потому что забыл слово. Хочется слиться, вобрать внешнее в себя, рядом мерещится чужое тело, оно прижимается, что-то вкладывает ему в рот. Впрочем, когда Петворт просыпается в темноте, рядом никого нет, плещет река, он один на жесткой узкой кровати.

ІІ

На следующий день Петворт снова оказывается в знакомом мире, движется по знакомому распорядку. Он снова приглашенный лектор, чье время расписано по часам; события приходят и уходят, как и люди вокруг, всё сплошь не персонажи в историческом мировом смысле. Облезлый автомобильчике безликим студентом за рулем заезжает с утра в гостиницу, чтобы отвести их с Любиёвой в новый университетский комплекс на забетонированном голом холме. Здания – прямоугольные коробки на фоне округлых гор. Сам университетский корпус, как почти все университетские корпуса в мире – голые трубы, кафель, на дверях номера вместо фамилий. Петворт идет по коридорам, где колышутся плакаты, а плитка местами потрескалась. Робкий и щуплый профессор Влич выходит из-за книжного шкафа.

– А ваш замечательный поэтический лауреат? По-прежнему великолепный Джон Мейсфилд [22]? – спрашивает он, ведя Петворта в крохотный кабинет, где стоят три миниатюрных кресла и кофейный столик. – Я всегда рад видеть гостя из Британии. Как ваша британская болезнь общества? Или она прошла и все снова хотят работать? Как ваша Железная Леди? Исполняет, делает свое чудо?

Это обычные вопросы к лектору, и Петворт на них отвечает; профессор Влич наливает кофе из кофеварки; в клетке между книжными шкафами заливается канарейка.

– Мы надеемся, вы пробудете у нас весь день, мы хотели бы вас использовать, – говорит Влич. – Утром я дам вам час лекции, потом вопросы. Я произнесу короткое вступление, просто некоторые приятности о вас. Наши студенты не как ваши, немного тихие, это не их язык. Конечно, они мечтают вас услышать. Текст при вас, мы можем идти?

Через несколько минут Петворт уже стоит в огромной аудитории, которая ярусами уходит в сумрак; невразумительные лица студентов тоже сумрачны. На последнем ряду сидит кто-то с «Пъртыуу Популятууу»; в первый миг Петворт думает о Плитплове, однако Глит, безусловно, слишком далек даже для этого мобильного человека. В первом ряду сидят низенькие пухленькие профессорицы, занятые марксистскими мыслями и вязанием. За кафедрой профессор Влич развивает длинное вступление на языке, которого Петворт по-прежнему не понимает, хотя вроде бы временами улавливает фамилию, отдаленно напоминающую его собственную: Петвортим делает то-то, Петворта сделал се-то. Парты скрипят, в аудитории гуляет сквозняк. Петворт вынимает из портфеля снискавшую всемирное признание лекцию о разнице между «I don't have» и «I haven't got», подходит к кафедре и начинает говорить. Лица кажутся темнее, смуглее, чем в Слаке; человек на заднем ряду ни разу не опускает газету. Слушатели тщатся сделать вид, что слушают; после лекции звучит только один вопрос.

22

Джон Эдвард Мейсфилд был поэтом-лауреатом с 1930 года до сво-ей смерти в 1967 году. Затем этот титул получил Сесил Дей-Лыоис, а ко времени описываемых событий его успел сменить Джон Бетчеман.