Страница 2 из 2
Лежу и радостно мне так. Вот, мол, как начинается новая-то жизнь, Иван Петрович!
Лежу — и уже ноги начинают промерзать, а волков всё нету.
Я легонько так, чтоб не спугнуть, на корточки присел, потоптался, в меру пригрелся и опять плашмя.
Лежу опять. Волк опять, рёв.
И вдруг, это, в кустах что-то такое вертится, мельтисит. Даже немного неудобно стало: не рысь ли в образе тигра, думаю.
И вот ближе все, ближе, и — вдруг, совершенно неожиданно, заяц. И огромный, стервец, с собаку, может быть.
Прямо на Мышиную полянку, к командарму.
И думаю, со злостью, бей, хоть для начала, зайца!
Лежу. Нет, слышу, бережёт выстрелы. Тишь.
Опять лежу. Опять мельтисит.
Теперь-то, мол, не иначе волк?
Опять заяц, да не один, а в сопровождении трёх! И опять на Мышиную полянку. Бежит, стерва, и хоть бы свернул из почтения, хоть бы волкам дорогу не портил.
Что-то заныло у меня сердце.
И тут-то, минут через пять, попёрло, четыре, пять, десяток, — и всё-то зайцы. Господи ты, боже мой, будто со всей республики напёрло их. Бегут, глаза шальные и табуном, главное, безо всякой мысли о спасении.
Бей, думаю, командарм, бей их сволочей со злости!
А тот хоть бы пальцем щёлкнул.
А заяц всё идёт и идёт, прямо будто заросло всё зайцем. Я, это, минут десять, полчаса лежу, а они неистощимо бегут.
— Кыш, — кричу, наконец, — кыш, треклятые!..
А они флегматично себе бегут на Мышиную полянку и внезапно, совершенно неожиданно — я за ними. Вбегаю и смотрю, стоит мой командарм у пня, и сам белее всех снежных покровов.
— Чего ж, — говорю, — не стреляли, к вам же вся дичь направлена была? Смотрю, мать ты моя, а у него и ружья-то нету. Тут я уже по тихоновской церкви перекрестился, со страху.
Спрашиваю:
— Чего ж вы без ружья?
— А я, — говорит, — наблюдать и руководить пришёл, и к тому же не люблю я стрелять волков.
— А зайцы-то, мол, зайцы…
— Зайцы, — говорит, — самая моя любимая охота, но ведь вы же волков обещали мне гнать.
Тут я, надо сказать, рассердился.
— Что ж, мол, должен я тебе волков плодить, если они в другую сторону утекли?
— Пойдём, посмотрим же, куда утекли волки.
На что было смотреть-то, ни одного волка не могли выгнать мужики. Словно в зайцев обернулись волки, нет волков.
До самого вечера носились мы по полям, и ничего.
Мужики меня бранят, бог весть за что, охотники ходят вместо волков или подобные рысям и, главное, командарм никак не может простить мне, что в кои-то веки удалось ему видеть совершенно неожиданно такое количество зайцев, подобное буре, и даже ни одного выстрела.
Дома же спрашивают:
— Как насчёт огурцов? Бочки ведь.
Я было брякнул, пожертвуйте, мол, в пользу воздушного флота, так как раньше теперь, чем не заведём мы в нашей волости аэроплан, никто не поверит, что есть у нас волки, и будут они, плодясь и заселяя нашу республику, безнаказанно уничтожать скот.
А потом, думаю, не дожить мне до аэроплана, так и отложил — всё-таки, думаю, инвентарь ведь оно, хоть и зовётся — огурцы…
— А вы, — спросил меня рассказчик, — вы не охотник до огурцов?
— Мне больше по душе, — ответил я, — мне больше по душе огурцы сибирские.