Страница 53 из 80
Мне довелось не раз слышать миф о моем фантастическом везении, о редчайшем благоприятствовании судьбы всем моим начинаниям. Действительно, мне везло. Прежде всего везло на встречу с людьми удивительно чуткими на все новое, ценящими в другом человеке его приверженность к творчеству, к неустанной работе. О многих из них я уже рассказал и еще о многих расскажу. А вот что касается редчайшего благоприятствования судьбы моим начинаниям — тут я считаю, много надуманного, идущего от какой-то непонятной для меня зависти к успеху другого.
Через многие коварные препятствия пришлось пробиваться. Встречалось все на моем пути: и радость первых побед, и горечь неудач, и непонимание предлагаемых мною конструкторских идей, и вдруг распространившееся в связи с разработкой в 70-е годы системы АК-74 такое мнение: «А что нового сделал Калашников? Только цифры в обозначении образцов переставил местами. Был автомат АК-47, стал АК-74».
И все-таки, как бы тяжело порой ни приходилось, не это определяло мою конструкторскую судьбу. Главным ее движителем была работа, я бы сказал, буквально до седьмого пота. Мне очень близко, например, по духу признание конструктора 9-мм пистолета ПМ Николая Федоровича Макарова. В одном из писем автору книги «Советское стрелковое оружие» Д. Н. Болотину он делился:
«Чем можно объяснить мой успех в создании пистолета? Прежде всего колоссальным трудом, который я вложил в это дело. Достаточно сказать, что я в то время работал ежедневно, практически без выходных, с 8 часов утра и до двух-трех часов ночи, в результате чего дорабатывал и расстреливал образцов в два, а то и три раза больше, чем мои соперники, что, безусловно, дало возможность в совершенстве отработать надежность и живучесть».
Прав Макаров: надо работать в несколько раз больше и эффективнее соперников, если хочешь довести конструкцию до совершенства, добиться победы в конкурсном состязании.
Модернизация автомата и разработка на его основе унифицированных образцов у нас шли практически параллельно. На полигон и в войска мы ездили часто по очереди: конструкторы и слесари-отладчики. Как-то получаю с полигона телетрамму: «Решето хорошее. Хожу руки карманах. Женя».
Отдавая мне бланк телеграммы, работница почтового отделения не сдержалась, спросила:
— Что за волшебное решето вы отправили товарищу? Неужели оно само все делает, а он рук не прикладывает?
— Вот сделали такое, теперь и сами не рады, лентяев воспитываем, — рассмеялся я.
Телеграмму прислал Евгений Васильевич Богданов. На полигоне в те дни испытывали образец ручного пулемета, и слесарь-отладчик представлял там всю нашу конструкторскую группу. По условиям конкурса информировать ведущего разработчика о ходе испытаний не разрешалось. К тому же открытым текстом говорить об этом по телефону (хотя часто по телефону и связаться со мной было невозможно) или телеграфировать было нельзя. Это значило пойти на разглашение служебных сведений. Вот мы и договорились с Богдановым об информации на условном языке.
Решето, если перевести с эзопова языка на обычный, разговорный, означало у нас такой важнейший показатель, как кучность. У ручного пулемета по сравнению с автоматом мы удлинили ствол на 95 миллиметров, чтобы поднять начальную скорость пули, увеличить дальность действительного огня и улучшить кучность стрельбы. Внесли и ряд других конструктивных изменений. Устойчивость обеспечивали за счет легких сошек, видоизменили приклад. И конечно же, все мы, оставшиеся на заводе, переживали, как поведет себя новый образец.
И вот сообщение Богданова: кучность хорошая. Как тут не порадоваться!
А что крылось за словами «хожу руки карманах»? Выражение это носило и прямой, и переносный смысл. Дело в том, что представителям заводов, КБ делать записи во время испытаний запрещалось. Всеми подсчетами занимались сами испытатели. Мы могли только подойти к мишеням и посмотреть, куда и как попали пули. Тот, кто при осмотре мишеней нарушал запрет, удалялся со стрельбища. Наверное, такие требования слишком жесткие. Но все находились в равных условиях и пенять тут было не на кого.
Так вот, Богданов ходил к мишеням, обычно держа руки в карманах. В одном из них у него хранились обломанный карандаш и небольшой листок бумаги, на котором он, не вынимая руки из кармана, записывал результаты. Когда стрельба заканчивалась, Евгений Васильевич шел в укромное место и расшифровывал свои каракули. Таким образом картинка результатов прояснялась.
Наивно? Примитивно? Наверное. Но тогда еще не существовало на направлениях пультов обратной информации, где электроника фиксировала бы результаты стрельб. Ну а кучность можно было определить лишь по «дыркам» в мишенях.
Теперь о переносном значении выражения. Для нашей труппы «ходить руки в карманах» являлось своеобразным фирменным символом. То есть мы старались на заводе так отработать образец, чтобы на испытаниях он не давал задержек, чтобы мы уже не касались его руками, зная, что оружие не подведет.
Телеграмму Богданова я показал Крупину. Владимир Васильевич занимался отработкой ряда основных узлов образца.
— Вот она что значит, живинка в деле! — воскликнул Крупин.
— Ты хочешь сказать, у нас все идет, как у героя известного сказа Бажова? — уточнил я, забирая у Владимира Васильевича телеграмму.
Нам очень нравился бажовский персонаж умелец Тимоха Малоручко, который обучался угольному делу у деда Нефеда. Среди различных приемов в работе дед учил Тимоху регулировать тягу при топке: «По этим вот ходочкам в полных потемочках наша яшвинка-паленушка и доскакивает, а ты угадай, чтобы она огневкой не перекинулась либо пустодымкой не обернулась. Чуть недоглядел — либо перегар, либо недогар будет. А коли все дорожки ловко ухожены, уголь выйдет звон звоном». Когда Тимоха овладел всеми приемами в работе, дед Нефед и сказал о живинке ласково: «Она, понимаешь, во всяком деле есть, впереди мастерства бежит и человека за собой тянет».
Ох, сколько нам пришлось помучиться, чтобы угадать ту самую «живинку в деле», чтобы у наших образцов «либо перегара, либо недогара» не случилось! Мы ломали голову над проблемами, часто забывая о сне и отдыхе. На одном из этапов никак не могли найти подход к решению вопроса подачи патронов в ручном пулемете. Засиживались у кульмана допоздна, а дело с места двигалось плохо.
В один из таких вечеров, где-то около полуночи, увидев, вероятно, свет в нашей комнате, к нам заглянул задержавшийся на заводе по каким-то срочным делам главный конструктор В. И. Лавренов.
— Нет, друзья, так не годится. Я вижу, вы уже до того начертилисъ, что и не соображаете, куда линии прокладываете. — Василий Иванович взял из рук Крупина чертежные принадлежности, положил их на стол. — Вот что, идемте ко мне. Я вас крепко заваренным чаем угощу, может, и прояснятся тогда ваши головушки для новой работы.
Заметив нашу нерешительность, Лавренов взял нас под руки и вывел из комнаты. Мы прошли гулким, молчаливым коридором в его кабинет. Василий Иванович открыл крышку термоса, разлил по стаканам горячий чай, пододвинул посуду поближе к нам.
— Пейте. Это вас взбодрит. И о работе больше ни слова. До утра. Уяснили?
Мы с Крупиным молча глотали дымящуюся, черную от крепости жидкость, и казалось нам, ничего нет лучше на свете, чем этот полуночный чай. Не заметили, как опорожнили стаканы.
— Больше нет, — перехватил Лавренов наши взгляды, обращенные на термос. — А сейчас идите домой. Утро ночи мудренее. Да и пешая прогулка по ночному прохладному городу вам, надеюсь, никак не помешает.
За заводской проходной рябилась вода пруда. Дохнуло свежестью, запахом неблизкого леса. С невысокого пьедестала смотрел на нас из полутьмы бронзовый основатель завода горный инженер А. Ф. Дерябин. Мы опять как заведенные вышли на проблему, которая нас так волновала.
— Ясно, что трудно совместить в унифицированных образцах ленту и магазин. А уж о каком-то неотъемном магазине и речи не может быть, — прервал молчание Крупин.