Возвращение в Кандагар

...Но почему грек не мог знать индийских идей? Да и Сократ уже сформулировал золотое правило: не причиняй зла ближнему. В Китае то же самое говорили Конфуций, Лао-Цзы.

Но, пожалуй, никто не дошел до индийского предела.

Вот, например, последователи одного из Нашедших брод, джайны, не занимающиеся крестьянским трудом, питающиеся, как мыши, зерном и фруктами, надевающие марлевые повязки, чтобы ненароком кого-нибудь не съесть, и подметающие землю перед собой, чтобы случайно кого-нибудь не раздавить.

За косой бежал бесконечный зеленый прибой. Нырнувший в заросли трав птенец больше не попадался.

Что бы делали джайны на севере? в Гренландии, на Аляске? Даже здесь?

Никитину вдруг представилось шествие трех миллионов - а их столько джайнов среди камней и торосов, по березовым большакам - в Индию. Они всегда нашли бы свою Индию.

На полянах появился рыжий сын Никитина с каким-то свертком.

- Что это? - крикнул издали дед Карп.

- Бабушка прислала, - ответил Борис и положил пакет на вал скошенной травы. Дед был хмур, и внук почел за лучшее не приближаться.

- Ладно, беги, - разрешил ему Никитин-отец.

Мальчик вернулся к реке, склонился над водой, высмотрел камешек и вынул его. Переливавшийся в воде багряно-фиолетово-зеленым камешек сразу потускнел. Он выбросил его, нацелился на другой. Этот был чисто бел, словно не растаявшая с зимы снежинка. Он аккуратно достал и его. Мгновенная перемена! Камешек оказался грязным, серым... Кто-то прыгнул в воду, он вздрогнул, посмотрел. В чистой воде плыла крупная лягушка, в глазах прокатывались солнечные волны.

- Посмотри, что там, - распорядился Карп Львович.

В пакете были рабочие штаны и рубашка.

- Вот еще! - сказал Карп Львович. - Буду я возиться.

- Но все равно придется переодеваться, - напомнил Никитин. - Не здесь, так дома.

С надменным лицом Карп Львович снял пижаму. У него были неширокие, но округлые плечи, загорелые по локоть руки, широкие в запястьях, а бицепсы и мышцы груди уже дряблые, отвисший живот; на голени уродливый след как бы от раскаленного клейма.

- Я вижу, ты устал, - сказал Карп Львович. - Это моя теща за один вечер и одно утро все скашивала. А мы повозимся. - Карп Львович хмуро взглянул на Никитина: - Ладно, пошли завтракать, похмеляться. Друг ждет. Мастер пишущих машинок...

Карп Львович первым вступает в проход между высокой крапивой, спускается в зеленую, испещренную солнечными бликами тень реки, снимает обувь. Вода пузырится вокруг белых икр. Карп Львович сдвигает шляпу на затылок, окунает косу в воду, чтобы смыть налипшую траву. Металл сверкает золотом под водой в солнечном блике.

В столовой шумно и весело. Выбритый Костелянец что-то рассказывает сестрам. Темная Ксения смеется, ее глаза прозрачны и блестящи, на скулах пятна румянца. Костелянец улыбается - губами. Вокруг стола крутятся дети, норовят что-нибудь схватить. Темная Ксения и белокурая Ирина на них шикают, завтрак еще не готов. О ножки стола и загорелые ноги сестер трутся кошки. Елена Васильевна у печи. Вдруг одна из кошек противно взвизгивает - ей кто-то отдавил лапу.

- О господи, кошки!.. - восклицает белокурая Ирина.

- А ну пошли! - гонит кошек Елена Васильевна, схватив мухобойку.

Кошки разбегаются кто под стол, кто в закуток между холодильником и стеной.

- Бабушка! не бей их! - кричат дети.

- Пусть мышей ловят! - отвечает Елена Васильевна. - А не путаются под ногами.

- Лена, слушай детей, - говорит ей Карп Львович, усаживаясь на свое место у буфета, возле этажерки, под картиной. Он оборачивается и срывает вчерашний листок календаря. Открывает дверцу буфета, звенит пузырьками, шуршит бумагой; заглядывает на полки с тарелками, в банку с солью, роется в старых газетах и журналах... Вскоре все рыщут по дому: внуки, дочки, Елена Васильевна. Карп Львович сердится. Очков нет как нет. Никитин предлагает свои услуги. Карп Львович колеблется - и все-таки прячет листок в выдвижной ящик этажерки, сам почитает, когда найдутся очки. Карп Львович объясняет Костелянцу, что это с ним постоянно происходит, кто-то с ним играет: то брючный ремень исчезнет, а через некоторое время объявится на самом видном месте, то городская шляпа, та, в которой он ездит за пенсией, - и вдруг идешь, глядишь, а она висит на калитке; не говоря уже об инструментах... Все посмеиваются. Карп Львович сурово глядит на домашних.

- Подожди, я тебе еще не то расскажу, - обещает Карп Львович, пытливо вглядываясь сквозь катаракту в смуглое сероглазое лицо Костелянца. - Какие случаи происходят.

И лицо его плывет в мягкой улыбке, глаза тепло синеют.

- В тебе, Ваня, есть что-то... незряшное.

Темная дочка Карпа Львовича быстро и пронзительно взглядывает на Костелянца и опускает глаза, ее тонкие губы подрагивают в улыбке, она продолжает молча резать хлеб. Длинные пальцы смахивают крошки в ладонь. Белокурая Ирина расставляет тарелки. Карп Львович достает из-за стекла стопки, звучно звякает ими, ставя на стол, и подмигивает Никитину, Костелянцу. Костелянец, не выдержав, глухо лает-смеется. Никитин уже заметил, что он становится нетерпелив и неспокоен, когда дело пахнет выпивкой.

Во рту вдруг появляется вкус верблюжьей колючки.

Елена Васильевна водружает на середину стола чугунок с картошкой.

- Почему без тушенки? - спрашивает Карп Львович.

- Вся кончилась.

- Ну а водочка-то есть еще, - тут же подхватывает он, - в погребах?.. Раз уж пошел черт по бочкам!

6

Теперь уже Никитин растянулся на раскладушке - отдохнуть после косьбы а Костелянец сидел, привалившись к черной стене бани.

Ксения снимала белье над лужайкой. Костелянец, покусывая травинку, смотрел на нее. В бестрепетном небе снова хаотично летали ласточки, где-то громко ругались колхозницы, кричали петухи.

- Извини, - сказал Костелянец. - Чьи это дети, что-то я не запомнил.

Никитин обернулся. На угол дома вышли белянки в разноцветных платьицах, с любопытством глядели на них, о чем-то перешептывались.

- Ксенины.

- Но она же темная, а девочки...

- В отца.

- Где он?

Никитин хмыкнул:

- Он в любой момент может приехать, Москва рядом.

- Не надо хамить, - сказал Костелянец. - Я просто интересуюсь окружающими. И ты же знаешь мой вкус... Пойдем в магазин?

- Тебе мало?

Костелянец полез за сигаретами, протянул было пачку Никитину, но спохватился.

- Забыл. Да-да, - пробормотал он, прикуривая, с наслаждением прикрывая глаза. - Хотя... я-то думал, честно говоря, что мы по старинке раскумаримся.

Никитин покосился на него:

- В каком смысле?

- В прямом, дружище.

- Не понял.

Костелянец усмехнулся:

- Ты думаешь, я забыл, с кем ты прокурил свои ботинки? Долг платежом красен. Свернутый план действий в моем каблуке.

- Ты же мог попасться.

- Четыре тысячи верст фатального везения, - откликнулся Костелянец. И, оказывается, зря.

- Ты можешь закопать это.

- Чтобы в этом саду вырос прекрасный белый цветок?

- Белый?

- Ну да. Или розовый. А может, даже фиолетовый.

- Ты же знаешь...

Костелянец кивнул.

- Я тебе всегда удивлялся, - сказал он, прикуривая новую сигарету от старой.

Никитин молчал.

- Принести вам квасу? - крикнула Ксения, остановившись на дорожке с охапкой белоснежного белья и глядя на них из-под руки.

- Нет, - сказал Никитин.

- Пожалуйста! - крикнул Костелянец. - Знаешь, что меня удивляет? - тут же спросил он.

- Мм? - промычал Никитин.

- Что в этот сад вход свободен.

- А?

- Нет сторожа с вращающимся мечом.

В кустах задрались воробьи, Никитин приподнял голову:

- Думал, кошка.

- С твоего позволения продолжу ассоциативную цепочку. Помнишь историю, которую рассказывал Киссель? Про Ури Геллера?

- Фокусника?

Кто-то шел по траве. Никитин посмотрел. Это был его сын Борис, синеглазый и белокожий, как мама, толстощекий, лобасто-серьезный. Он нес банку с мутным хлебно-яблочным квасом.