Возвращение в Кандагар

- Какие контакты? - спросил Костелянец. - Когда все разваливается и все бегут с тонущего корабля.

- Моя фирма смотрит на будущее.

- Да ты, наверное, просто чей-то агент, а? Кржижик?

- А ты исламский фунда-мен-далист?

Они расстались друзьями, Костелянец на такси доехал до трассы и вдруг сообразил, что не помнит, в какую сторону ему ехать. Мимо проезжали тяжелые фургоны. Костелянец глядел налево, направо... черт! смешно. Где деревня Никитина? Что ему говорили на вокзале? Или об этом вообще никто не вспомнил?

"Где это все происходит?" - спросил себя Костелянец и на мгновенье отлетел куда-то в сторону. И вновь оказался на шоссе 1990 года. Время установлено. Теперь - определиться в пространстве. Но это-то не так просто.

Он решил рискнуть, поднял руку.

Красный "КамАЗ" с прицепом, тяжко сопя, затормозил. Обходя машину, Костелянец качнулся, его повело в сторону, но он ухватился за грязный бампер. Сверху на него глянул спокойно-усталый шофер.

- Дружище, - сказал Костелянец, - мне надо доехать до одной деревни, это около двухсот километров, а?

Шофер кивнул, куда именно ему надо, он не спросил. И Костелянец поехал в неизвестность.

Первое время маленький шофер с усиками и грязными по локоть руками помалкивал, потом он, сругнувшись, остановил свою машину, вылез, повозился с ключами, занял место за рулем и дальше уже ехал, понося начальство, не дающее достаточно времени на ремонт, гаишников, нагло обирающих на каждом перекрестке, Горбачева, и уповал на какого-то Ельцина. Костелянец не знал московских политиков и ничего не отвечал шоферу. Нет, Горбачеву... о Горбачеве и ему было что сказать. Точнее - спросить, поинтересоваться у него, какого черта он млел, когда "чапаны" подняли февральское "восстание"?

Назревало давно, нависало глыбой. Это ощущалось в воздухе. Вдруг очень модны стали чапаны - халаты в полоску. Вдруг все стали правоверными мусульманами в тюбетейках и с четками.

В конце рабочего дня, когда среди деталей и разобранных пишущих машинок мастера учиняли небольшую пирушку по какому-либо поводу или вовсе без оного, двое таджиков уходили домой, хотя раньше всегда принимали участие. И Толстяк, вечный кравчий Турсунов, не веселил их анекдотами из жизни Насреддина.

Но кто мог предположить, что все опрокинется? А в Кремле будут медлить.

Костелянец уже не слушал шофера.

И это продолжается. Уже в поезде из газет он узнал о резне в Оше. О том, что и там отряды молодежи врывались в дома... и, кажется, сейчас еще врываются.

Он отлично знает, что это такое.

Сознание не шире лезвия клинка. И такое же напряженное и сверкающее.

В полосе этого сильного света мелькают мотыльками хозяева, - но разве они хозяева?

Эти старые и молодые люди, существа с растерянными и переменчивыми лицами?

Эти безвольные фигуры в бешеной игре?

Весь мир здесь - и его хозяин ты. На пять - десять минут?

Ну, даже меньше, лучше все решать быстро, с хирургической четкостью.

Пусть так. Но и этого достаточно.

Еще можно удержаться.

Может быть. Если ты один. И если они застынут.

Нет! Мысль, мелькнувшая в глазах юнца. Или даже запах. Аромат розового масла, как улыбка тебе, гостю, свистящей и вспыхивающей улицы, в клочьях гари. Тошнотворный аромат.

Клинок рассекает ее.

Не понял - кого?

Улыбку.

В кабине трясло. Кабина скрипела, раскаленная за день солнцем и движением. Дорога неслась в лицо: повороты, встречные машины, столбы. Пахло соляркой, это запах операции, колонны, движения сквозь страх и тоску, пыль и коричневые пустыни и сны.

Костелянец закемарил, дернулся, очнулся, дико посмотрел на шофера.

- Э-э, совсем развезло, - пробормотал тот.

Костелянец пошарил по карманам, нашел пачку, вынул сигарету - уронил на пол.

- Чего ты там ищешь?

Костелянец поднял сигарету - она была перепачкана, выбросил в окно, достал другую.

- Слышь, - сказал шофер, покачиваясь вверх-вниз, крутя баранку и поглядывая на него, на дорогу, - здесь не курят.

Костелянец посмотрел на него.

- Ноу смокинг! - воскликнул шофер и оскалился.

- Я в окно покурю, - ответил Костелянец.

- Эй, я же тебе сказал!

Костелянец озадаченно смотрел на шофера.

- Рак легких от этого бывает, не слышал? И в первую очередь у пассивных курильщиков. Я давно уже бросил. Для дальнобойщика это верная смерть. Выхлопы плюс никотин.

- Останови, - попросил Костелянец.

- Не понял?

- Тормози.

Он подал машину к обочине, затормозил, с настороженным любопытством взглянул на пассажира. Костелянец открыл дверцу, тяжело спрыгнул, закурил. "КамАЗ" громче заурчал, заскрипел, дверцу резко потянули на себя. Машина тронулась и покатила дальше.

Костелянец не разозлился. Все правильно.

От сигареты он опьянел еще больше. Он посмотрел вслед уезжающей машине, оглянулся. Далеко в полях садилось солнце. Они были красноваты, поля, засеянные чем-то, и сквозящие рощицы. От дороги струилось тепло. Со всех сторон неслось стрекотанье кузнечиков. Куда я забрался?

Водитель выстрелил окурком, постоял, покачиваясь... Услышал звук приближающейся машины, поднял руку. Мимо. Водитель в темных очках даже не повернулся. Проехала еще одна машина. Следующую пришлось ждать дольше. Но и она не затормозила. Слишком поздно? И странное место: ни жилья, ни указателей, ни остановки. Костелянец раскурил вторую сигарету, но ему стало плохо, и он выплюнул ее, пошел по обочине.

Не останавливаются.

Под Ташкентом тоже не останавливались, рассказывал механик, ездивший в Союз за новыми БМП, пока Краснобородько не встал на трассе с автоматом наперевес.

Костелянец вскинул руку, - машина промчалась дальше, он нацелился указательным пальцем в заднее стекло: бах!

Он проехал столько. Оставалось, наверное, немного... если, конечно, не придется пилить в обратную сторону.

...на проспекте Ленина, когда автобус вдруг резко затормозил. Впереди был какой-то затор. Все вытягивали шеи, стараясь увидеть, что там такое. А что там такое, ничего особенного, этого и следовало ожидать: толпа "чапанов" перегородила дорогу, из автобуса вытаскивают людей и сразу начинают бить. Прямо на глазах пассажиров этого, второго, автобуса, в котором ехал и Костелянец. И все цепенеют. А "чапаны" тем временем с дружным ревом переворачивают "Жигули" белого цвета и как будто помогают выбраться из кабины женщине в светлом плаще и тут же сбивают ее с ног, волокут за бетонный арык, придорожные деревья, из машины вылезает водитель, пытается бежать за ней, но сразу падает и снова вскакивает, длинная палка опускается прямо на лысину, другая ударяет сбоку, он опять падает, его поднимают, лицо уже в красной маске.

Водитель их автобуса сбежал, забыв открыть двери. Мужики налегли и со скрежетом раскрыли двери, все посыпались на улицу, поспешили прочь, в противоположную от "чапанов" сторону, кто-то побежал. Толпа сзади гудела, раздавались крики. Вот когда он почувствовал себя по-настоящему безоружным. Сокрушительное чувство немощи, пустоты в руках. Судорогой свело пальцы. Впереди семенила бабка в бежевом пальтеце и мокрых чулках, не выпуская тяжелую авоську. А они двигались сзади. Ребята и молодые мужчины в распахнутых чапанах, тюбетейках, с пылающими взорами. Уже почувствовали кайф хаоса, это посильнее анаши и опия, мощнее любых законов... И кто бы осмелился остановиться, повернуться к ним лицом?

Надо было уходить куда-то в сторону, скрыться где-то в подворотне. Многие так и поступали. А ополоумевшая бабка трюхала по проспекту, нелепо тряся головой. Костелянец крикнул ей и махнул рукой в сторону: туда! Она заморгала, вглядываясь в его смуглое лицо. Он крепко ухватился за авоську и потянул на себя, бабка сдавленно что-то забормотала, пергаментные пальцы впились в авоську. Костелянец потащил ее за собой. Так они оказались во дворе. Из окон смотрели смуглые кареглазые жильцы - женщины, дети, старики. Как нарочно, ни одного русского лица! И сразу видно, что они с бабкой враги, все просто, как дважды два. Можно палить из ружей, лить им на головы кипяток. Но кареглазые окна только смотрели. Костелянец выпустил сумку. Бабка сразу кинулась прочь - назад, на проспект. Костелянец резко повернул и пошел в другую сторону. В арке он столкнулся с милиционером. Тот узко смотрел на Костелянца, хмурил брови, грыз жидкий ус.