Страница 23 из 63
...Штурмовики! Ребята! Обнимаю незнакомых мне летчиков, уткнувшись забинтованной головой в их широкие груди. В горле стоит колючий комок. Не ведут, прямо несут нас в столовую, шумно садятся, торопливо зовут официанток. Окружили, расспрашивают. Разве это расскажешь?..
Лица у ребят мрачные от суровости, на скулах перекатываются желваки, сжимаются каменные кулаки. Кто-то запальчиво крикнул:
- Так мы еще, наверно, плохо бьем фашистов! Разве так их надо бить!
Николая Петрова, своего однокашника по училищу, приметил за столом сразу. Узнает ли? Слышу: "Неужели Иван?..".
Сделал вид, что его не знаю, нагнулся, заправил холстяную портянку в ботинок без шнурков.
- Так это же Ваня Драченко! - сорвался с места Коля, схватил меня в объятия.
- Ты живой? А мне писали, что сбили. Фу ты, чертушка!
Летчики дружно встали, с любопытством обступили нас.
- А твои синеносые (коки "ильюшиных" в нашем полку были синего цвета) сейчас базируются не здесь. Небось, соскучился...
- О чем ты говоришь? Да я и пешком согласен идти к ним, по-пластунски ползти. Теперь вдвойне хочу воевать, бить врага!
Идти к своим пешком мне, естественно, не пришлось.
- Куда тебе такому на фронт? Тебя ж от ветра шатает. Ну, вот что. Утром приедем на аэродром, полетим вместе к вам, в полк. Я туда штурмовик должен перегнать. Кабина стрелка свободна. Отдышись немного, чтобы на человека был похож. А потом отправляйся-ка в госпиталь, пусть тебе глаз посмотрят, что там фашист наковырял. Если все нормально, вот тогда можешь на фронт. Ну как, лады?
- Пожалуй, ты прав, Коля.
Николай Петров на рассвете поднял свой "ил" и взял курс на Красноград. Получил разрешение от своего командира прихватить и меня.
Вместо стрелка летел я. От высоты кружилась голова, укачивало. Все пережитое недавно казалось страшным кошмарным сном, если бы... если бы я не помнил каждую минуту горьких дней плена. Как встретят меня в полку, пропадавшего без вести столько времени? Все это колючей вьюгой кружилось в голове, не давало покоя.
Чем ближе подходили к аэродрому, тем сильнее охватывало волнение: сердце гулко билось в груди, и казалось, его удары передаются на весь корпус самолета. Вылез из задней кабины, а ноги не несут, словно их набили опилками. Огляделся.
"Илы" нашего полка стояли в ровном строю, отдыхая после боя. Хотелось расцеловать мою родную землю, моих товарищей.
Вот они! Первым бежит Николай Кирток. Обступили со всех сторон, смотрят настороженно. Колю Полукарова толкает Анвар Фаткулин.
- Смотри, да ведь это Драченко вернулся!
Меня сжимали в объятиях, слегка колотили по бокам от избытка чувств. Встреча с боевыми друзьями была радостная и вместе с тем грустная. Зашли в землянку. Припомнили тот злополучный августовский день, когда потеряли четырнадцать машин, и тех, кому уже не суждено сидеть рядом в тесной боевой семье.
Сурово и задумчиво лицо Саши Кострыкина. Ему прямо-таки "везло" на истребителей фашистов: за время боев на Курской дуге он дважды был сбит. На лбу багровый шрам в виде креста - след ранения в бою под Белгородом.
Тут же сидел скромный парень. Николай Пушкин. Плотный, похожий на дубок блондин, которому, казалось бы, нипочем любые невзгоды. А он их хлебнул с лихвой.
...К командному пункту полка, пошатываясь, шел человек в лаптях. Телогрейка изодрана, вместо пояса - веревка. Шел и, казалось, вот-вот упадет. Да, это был он, Николай Пушкин. Целый месяц скрывался от немцев подбили в бою.
- "Мессеров" тогда слетелось с полсотни, - рассказывал командир эскадрильи Николай Евсюков. - И тут не помог бы даже организованный ответный огонь. Слишком неравные были силы. "Худые", взяли количеством, да и вражеские зенитки били на редкость прицельно. В таких случаях следовало сомкнуться, прижаться к земле, чтобы исключить атаки истребителей снизу. Тогда так сделать не смогли. Бой проходил в очень быстром темпе, да еще в сумерках...
На следующий день я собирался в госпиталь. Товарищи молча складывали нехитрые пожитки. Но все это происходило как будто вдали от меня: в душу въедалась такая тоска! Очень уж не хотелось расставаться с родным полком.
- Ты, Иван, поправляйся, да побыстрее. Незачем штурмовику залеживаться на больничных койках, - прощаясь, сказал Евгений Алехнович. - Мы с тобой фашистам еще хвост покрутим, вот увидишь.
...Есть люди, с которыми никакие напасти не страшны. С таким, как Алехнович, в буквальном смысле слова, можно было идти в огонь и в воду. Женя самозабвенно любил свое дело, и полеты для него составляли часть его жизни.
Простой, скромный парнишка с Донбасса, он не мог не стать летчиком. Работал токарем на Зуевской ГРЭС, записался в планерный кружок. А весной 1940 года по путевке комсомола был принят на учебу в Харцызский филиал Макеевского аэроклуба. Он в группе лучше всех успевал по теории, первым начал летать, первым прыгнул с парашютом. Затем Луганская авиационная школа, фронт... Как похожи были тогда наши биографии.
Я смотрел на Женю, внешне бодрящихся товарищей, но на их лицах читал: на возвращение у меня нет никакой надежды. Ну что ж, посмотрим...
Транспортный самолет взял курс на Москву. Убаюканный ровным гулом двигателей, на этот раз заснул крепким сном. Приземлились на аэродроме Внуково. Оттуда увезли в Сокольники, в Институт травматологии и ортопедии.
Потянулись госпитальные дни, длинные, однообразные, как бесконечная пряжа. Ни конца, ни краю.
В палате голые светлые стены, устоявшийся запах лекарств, гнетущая тишина. Одна операция следовала за другой. Спокойно принимал все процедуры, а ночью, когда все засыпали, думал, напряженно думал.
Как жить дальше? Кто я теперь? Инвалид. Белобилетчик. Даже в пехоту с одним глазом не берут. Как говорится, и в обоз путь заказан. Лишь одна дорога - в тыл. Но неужели нет выхода? Первый заслон поставят врачи: люди они педантичные и неумолимые. Я знал, сколько и каких усилий пришлось приложить Алексею Маресьеву, чтобы все-таки добиться разрешения летать без ног. У меня сложнее. Стоит только сомкнуть веки - и сразу узнаешь о глубине зрения. Даже идти, взять в руки какой-нибудь предмет становится трудно. А летать, выполнять действия, где главным моим контрольным "прибором" служит глазомер... Эти мысли не давали покоя. И вот все операции закончены: нос "отремонтировал" профессор Рауль, а глаз - профессор Свердлов. Он вычистил глазное дно, вырезал слезоточивые мешки, подобрал протез.