Страница 169 из 174
И Аэлис де Мираваль де Барбентайн посмотрела на черноволосую дочь на своих руках, зная, что жизнь уходит от нее, и сказала кузине, которой в тот год исполнилось тринадцать лет:
— Я хочу связать тебя клятвой, которую ты дашь мне у моего смертного одра. Ты должна дать мне клятву сделать то, о чем я тебя попрошу.
Ариана посмотрела на них обеих, на мать и дочь, и сделала это: она поклялась унести ребенка из комнаты по черной лестнице, завернув его в пеленки и спрятав под собственным плащом. И вынести его из Мираваля в эту ужасную ночную бурю. И она дала клятву в ту ночь не рассказывать ни одной живой душе, даже Бертрану, о существовании второго ребенка, пока жив Уртэ де Мираваль.
— После того как Уртэ умрет, — сказала ее кузина, — если ты и она будете живы, тогда решай сама. Посмотри, какой она станет, если будешь знать, где она. У меня нет дара предвидеть будущее, Ариана. Руководствуйся потребностями времени. Возможно даже, этот ребенок, моя дочь, станет наследницей Мираваля или Талаира или самой Арбонны. Мне нужно, чтобы ты стала женщиной, которая в один прекрасный день сумеет принять решение. А теперь поцелуй меня, кузина, и прости, если можешь, и уходи.
И Ариана наклонилась и поцеловала умирающую женщину в губы и побежала одна по винтовой лестнице черного хода, закутавшись в темный плащ и прижав к сердцу ребенка. Она никого не встретила на лестнице и в коридоре, и когда вышла из замка под дождь через боковую калитку. На конюшне не было ни одного конюха в такую бурю, поэтому Ариана сама вывела свою кобылу из стойла и неуклюже забралась на нее с тюка сена и выехала без седла со двора. Один лишь плащ и капюшон защищали ее и ребенка от холода и потоков дождя.
Она никогда не могла забыть то путешествие, ни днем ни ночью. Оно возвращалось во сне, с каждым неожиданным раскатом грома или вспышкой молнии в грозу. Тогда она снова оказывалась на виноградниках Мираваля, ехала на восток, к озеру, и ее окружали скрученные плети виноградных лоз, когда молния вспарывала землю и небо. Ребенок сначала все плакал и плакал, но потом замолчал, и Ариана ужасно боялась, что младенец умер, и боялась приоткрыть плащ под дождем, чтобы посмотреть. И она плакала всю дорогу.
Она не знала, как ей удалось найти хижину у озера, где хранили сухие дрова и щепа для подачи сигналов на остров. Она помнила, как спешилась там, привязала лошадь и поспешила войти в хижину, а потом стояла в дверях, промокшая до костей, и никак не могла перестать плакать. Яркая вспышка молнии осветила все небо, и на мгновение в ее ослепительном свете она увидела арку Древних, возвышающуюся неподалеку, огромную и черную в ночи, и вскрикнула от страха. Но затем, словно в ответ на ее крик, она почувствовала, о, она почувствовала, как шевельнулся младенец у ее сердца, и услышала, как он снова завопил, непонятно почему, решительно заявляя о своем присутствии среди ужасов этого мира.
Ариана прижала девочку крепче к себе, покачиваясь взад и вперед, заворковала без слов, глядя, как снова и снова вспыхивают молнии. Наконец гроза ушла дальше, раскаты грома ослабели и раздавались дальше к югу, как по прошествии некоторого времени, которое показалось ей бесконечным, голубая луна, названная в честь Риан, быстро промелькнула один раз, а затем снова появилась в просвете быстро несущихся облаков, и дождь прекратился.
Тогда она положила ребенка, завернув его как можно тщательнее, на сухой, к счастью, пол хижины, взяла дрова, растопку и кремень и зажгла костер на холме у хижины, чтобы вызвать жриц, и они пришли.
Ариана увидела, как белый парус появился у ближнего к ней берега острова, и смотрела, как одна лодочка заскользила к ней по уже спокойным водам озера, необъяснимо прекрасная и странная в голубом лунном свете, нечто грациозное и изящное в мире, из которого, как ей казалось, эти вещи исчезли навсегда.
Ее платье насквозь промокло, порвалось и покрылось грязными пятнами. Ночью никто не узнает в нем одежду богатых и знатных. Ариана набросила на лицо капюшон. Когда лодка почти достигла берега, она развернула младенца, с сожалением спрятала богатые ткани из замка и вынесла девочку к жрицам в какой-то тряпице, найденной в хижине.
Она отдала ребенка Аэлис жрице, которая стояла, высокая и мрачная, рядом с лодкой на берегу. Она говорила голосом дрожащим и заикающимся, с выговором крестьянки, она им сказала, что это ее собственный ребенок, а отец не разрешает ей оставить дочь, и она умоляет добрых служительниц милостивой Риан дать кров и охранять ее ребенка до конца дней. Тогда она тоже плакала, вспомнила Ариана.
Ее просьба не была такой уж редкостью. Остров Риан, остров богини в море пополнял ряды своих слуг, жрецов и жриц и таким способом тоже в течение многих лет. Две женщины не задали ей никаких вопросов, только спросили, здорова ли она. Ариана вспомнила, как в последний раз взяла ребенка в свои худые усталые руки и поцеловала на прощанье прямо в губы, как целовала ее мать. Она ответила жрицам, что с ней все будет в порядке.
Ей пришлось убеждать себя в этом, когда она смотрела, как плывет обратно по спокойной воде озера под одной из лун, под тонкими, высокими облаками и блеском появившихся звезд лодка, уносящая дочь Аэлис и Бертрана.
Аэлис ничего не сказала ей насчет имени. Ариана на том каменном берегу посмотрела вверх на голубой полумесяц и сказала жрицам, что девочку следует назвать, если они найдут ее достойной, в честь этой луны, а следовательно, в честь богини.
— Она выжила, — сказала Ариана де Карензу, двадцать три года спустя, сидя верхом на другом коне перед хижиной, где эта девочка и ее умерший брат были зачаты. Слезы высохли на ее щеках, пока она рассказывала эту историю. — Я наблюдала за ней все эти годы как могла и когда могла. Она осталась на острове, конечно; так всегда бывает. Она красивая, умная и храбрая, Бертран. Мне кажется, что она очень похожа на свою мать. Ее зовут Ринетта. Скоро она должна была стать верховной жрицей на острове Риан.
— Должна была? — Голос Бертрана звучал так тихо, что эти слова почти невозможно было расслышать. Он сжал перед собой руки и держал их так все время, пока она рассказывала. Блэз видел, что руки Бертрана дрожат.