Заколдованная рубашка

- Рогатая вонючка, вот она кто! И непременно нужно ей, этой подлюге, забраться под самое небо, в самую недоступную чащу, в чертову глушь! Ищи ее, бегай, ломай ноги по скалам, снашивай последние чочи!.. Моретта! Моретта! У, паршивая корова! Вот если б жив был пес Джиджи, он уж давно нашел бы тебя и гнал теперь к дому, кусая за ноги.

Но беднягу Джиджи пристрелил тот мерзавец чернорубашечник, что пришел к ним в деревню вынюхивать и выспрашивать, куда подевались такие-то и такие-то парни. Ох, как испугался тогда Николо за брата, как испугалась мама! А вдруг фашист пронюхает, что Микеле ушел в горы, к партизанам! Он и то все время повторял: "Знаю я вас, хитрых дикарей! Всё таитесь по углам, всё говорите, что ничего не ведаете, только пасете скот да делаете сыр, никакой политикой не занимаетесь, а куда же, скажите, подевались все ваши молодые парни? Немцы их увели? Как бы не так! А кто напал на нашу комендатуру внизу, в селении? Кто взорвал машину с немецкими офицерами? О, мы из вас еще повытрясем все ваши тайны, не беспокойтесь!" И он ходил и ходил от одного дома к другому и все расспрашивал, а когда пришел к ним и Джиджи зарычал на него, он выхватил пистолет и пристрелил бедного пса. Николо тогда стоял и дрожал - так ему хотелось вцепиться в горло этому типу в черной рубашке, но мать шепнула: "Помни о наших. Ты их погубишь!" И Николо пришлось спрятать свою ненависть... Ох, отчего он все еще считается маленьким! Отчего не может, как Микеле, уйти в горы и сражаться с фашистами?!

Из-под черной войлочной шапчонки пот градом катился по лицу мальчика. Он уже давно сошел с тропинки и теперь прямиком продирался сквозь дубняк и заросли ежевики и держи-дерева все вверх, вверх, туда, где круглой лысиной вставала вершина горы. Колючки рвали его самодельную куртку, из-под ног катились камни, и приходилось то и дело перепрыгивать через мутные, пенистые ручьи. Была весна. Здесь, в горах, начинала чуть зеленеть низкая изумрудная трава, а выше, к перевалу, кое-где еще лежал снег, и чем выше подымался Николо, тем становилось холоднее. К тому же начинало смеркаться и облака все ниже нависали над горами.

- Моретта! Моретта!

Впереди, в мелком дубняке, треснула ветка. Николо устремился туда: "Ага, вот она где, беглянка! Сейчас я ее поймаю!" Он протиснулся вперед и вдруг столкнулся лицом к лицу с незнакомым человеком. Человек сидел на корточках у ручья и обмакивал в воду сухарь. Он был без шапки, светловолосый, обросший такой же светлой, как волосы, курчавой бородкой. И глаза у него были светлые, внимательные. Он смотрел на Николо и, видимо, ждал, что мальчик скажет или сделает.

Николо оглядел его запачканную, неопределенного цвета шинель, худые, стоптанные сапоги.

- Ищешь корову? - спросил человек. - Вон она, твоя корова, пасется в колючках.

Он сказал это на незнакомом Николо языке, но сказал это так выразительно и при этом показал на заросли держи-дерева чуть выше, у скалы, что Николо тотчас же понял. Он вскарабкался к скале и увидел Моретту. Черная корова преспокойно поедала побеги цикория, растущие между камнями.

- Ух, проклятая! - Николо вытащил из кармана веревку и привязал к коровьим рогам. - Ну, пошла домой, дрянь такая!

Подталкивая корову, он вернулся к человеку в зарослях. Тот продолжал безмятежно грызть сухарь и запивать водой из горсти.

- Я тебя знаю, - сказал ему Николо. - Я видел тебя позавчера внизу, в Сан-Капеле. - Он показал вниз, туда, где в дымке чуть краснели черепичные крыши селения.

Человек услышал название "Сан-Капеле" и понял жест мальчика. Он кивнул.

- Я видел, как ты ремонтировал немецкий грузовик, - продолжал Николо. - Ихний конвойный стоял и понукал тебя. А потом явился офицер и стал совать тебе под нос кулачищи, а ты даже и не моргнул. Только сказал что-то по-своему и опять полез в машину. Я тогда подумал, что ты здорово смелый парень, почти как наш Микеле...

На этот раз человек со светлыми волосами ничегошеньки не понял. Он смущенно пожал плечами, улыбнулся и показал в улыбке чистые молодые зубы.

- Так ты, значит, удрал от них? - не унимался Николо. - Вижу, вижу, что удрал. Молодчина ты! Вот натянул им нос! Ох, хотел бы я видеть их морды, когда они заметили, что тебя нет! - Он в восторге хлопнул себя по коленке. - Послушай, как тебя зовут?

Светловолосый смотрел вопросительно.

- Не понимаешь? Ни словечка не понимаешь? Вот история-то! - Мальчик ткнул себя в грудь: - Ну, вот меня зовут Николо. Ни-ко-ло. Понимаешь? А тебя как? Имя? Имя как? - Николо кричал, точно глухому.

- Николай, - сказал вдруг светловолосый тихим голосом и тоже ткнул себя в грудь. - Николай.

- Что?! - Мальчик чуть не подпрыгнул. - Врешь! Неужто у тебя тот же святой, что и у меня?! Санта мадонна! До чего смешно! А ты кто такой, Николай, - француз? Франчезе? Нет? Инглезе? Тоже нет?

- Я русский, - сказал светловолосый, - из Ленинграда.

- Руссо? Ленинградо?! - Мальчик вытаращил глаза. - Ты русский? А не врешь? Вот диво! Ведь мне всегда так хотелось увидеть настоящего русского! Микеле и другие у нас говорили, будто русские бьют фашистов лучше всех. Это правда? А правда, что у вас в России всегда идет снег и вы живете в берлогах, как медведи?

В возбуждении Николо так и сыпал вопросами, не замечая, что русский молча смотрит на него и, видимо, ничего не понимает. Вдруг мальчик спохватился:

- Ах я дурак этакий, что я стою здесь и болтаю с тобой? Ведь скоро ночь, облака сюда придут ночевать, так и до дому не доберешься. И холодно будет - страх. И потом, твои фашисты тоже не спят. Небось всё и всех кругом подняли, ищут тебя, пустили собак по твоему следу, того и гляди явятся сюда... - Он заскреб под шапочкой курчавую голову. Потом махнул рукой. - Ничего не поделаешь, придется тебя взять к нам, домой... Больше я ничего толкового придумать не могу. Уж как мне за это достанется от матери, знает только святой Николо, мой покровитель... Но не оставлять же тебя фашистам. Микеле, мой брат, никогда бы мне этого не простил. Идем, Николай.

Николай поднялся. Николо держал за веревку корову и манил его за собой. Куда? Русский не знал, но инстинктивно доверял этому мальчишке в рваной куртке и подвязанных тесемками чочах.

Они принялись спускаться по горной тропке, усыпанной каменными осколками. Ноги их то и дело оступались на этих осколках, но мальчик был привычнее к горам и легче перепрыгивал с камня на камень. Русский смотрел на вершины, на уходящую куда-то в туман долину внизу и думал, что итальянские горы в этих местах совсем не похожи на горы Кавказа, где ему приходилось бывать. Там были скалистые снежные вершины с языками ледников, с бездонными трещинами во льдах, а здесь между камнями росла трава, виднелись зеленые лысины пастбищ и только изредка скалы преграждали путь и красными стражами вырастали на дороге.

Темная полоса кустарника постепенно поредела, белый щебень все гуще усеивал тропинку, и, наконец, на уступе горы показалось несколько прилепившихся к скалистому склону хижин. Хижины были совсем крохотные, с покатыми черепичными крышами, которые уже позеленели от времени, с оконцами, выглядывающими где-то из-под самых крыш. Из нескольких труб над хижинами шел дымок, но над трубой той хижины, к которой Николо подвел своего спутника, дыма не было. Они перешагнули через темный порог и очутились в полнейшей тьме, потому что стемнело уже и на воле, а здесь, в доме, не было никакого освещения.

- Мама! - окликнул с порога Николо. - Ты спишь?

Кто-то зашевелился в углу, зашуршала солома, чиркнула спичка, и маленький желтый огонек затрепетал и отбросил большую тень на беленую стену.

Николай увидел масляную коптилку, потом держащую эту коптилку темную жилистую руку, потом блестящие болезненные глаза, устремленные, казалось, прямо ему в душу.

- Кто с тобой? - спросил низкий, с придыханием голос. - Кого это ты еще привел?

- Это русский, мама, - оробев, отвечал Николо. - Его зовут, как и меня, Николай, ты понимаешь? Я нашел его наверху, когда искал Моретту. Он сбежал от фашистов, я его видел там, в Сан-Капеле. А теперь он от них сбежал.