Заколдованная рубашка

И, говоря так, Верещагин все не мог оторваться от холста, все что-то трогал кисточкой, все нетерпеливо и жадно вглядывался в свою модель.

Александре Николаевне Якоби было немногим больше двадцати лет. Верещагин писал ее в короткой безрукавке, отороченной темным мехом, и зеленовато-сером платье, будто нарочно подобранном к цвету ее глаз. Но зрачок у нее был темный, почти черный и такие же темные ресницы и брови, и это придавало ее широкому, очень русскому и простому лицу выражение энергии и силы.

И фигура у нее была под стать лицу: не тоненькая, скорее даже полноватая, но сильная и гибкая. Она легко двигалась и красиво поворачивала голову с низко заложенной золотой косой. Верещагин как завороженный смотрел на эту косу.

- Никак не дается, ну никак! - бормотал он с напряжением. В руке он все еще держал кисть. - Да и не только цвет не получается. Мне вашу суть, ваше нутро надо выразить, а пока - только бледная тень.

Александра Николаевна увидела вдруг пальцы художника. Они дрожали, теребили кисть. Усмешка, проступившая было у нее на губах, исчезла. Все было очень всерьез.

- В чем же вы, Василий Петрович, видите мою суть? - медленно проговорила она.

- Вы - Жанна д'Арк. Вы - воительница за правду. В вас это сильнее всего говорит. Вы этим жаром так и полыхаете и тех, кто к вам приближается, опаляете, - угрюмо сказал Верещагин. - А я бездарен, не могу этого выразить.

Он отвернулся к окну. Стали видны его острые лопатки, выпирающие под черным глухим сюртуком.

"Господи, кажется, сейчас заплачет!" - с отчаянием подумала Александра Николаевна.

- Вы просто устали, дорогой друг! - Она быстро подошла к художнику, положила ему на плечо руку. - Завтра опять я буду вам позировать, и вы свежим глазом все поймаете, что хотели: и цвет волос, и мою, конечно, целиком выдуманную вами суть. А сейчас мойте руки, да пойдем в сад. Я слышу, нынче нашло много разного народа.

Верещагин, все еще поглощенный своей неудачей, начал хмуро отговариваться.

- Не упирайтесь, - перебила его Александра Николаевна. - Нынче обещался быть Мечников с маленьким Есиповым.

- Левушка? - оживился Верещагин. - Разве он еще здесь? А я воображал, что он давно где-нибудь в Сицилии, выбирает там самое гиблое болото для своей коммуны.

- В Сицилию он собирается, но, кажется, вовсе не по делам своей коммуны, - отозвалась Александра Николаевна.

- А для чего же?

- Кажется, там что-то назревает. Сицилийцы послали гонцов... Вы знаете, к кому, - осторожно выбирая слова, сказала "Ангел-Воитель".

13. ВСТРЕЧА НА УЛИЦЕ

Верещагин глянул ей в глаза.

- Ага, значит, не только заговорщица, но и вербовщица. И вербуете для Гарибальди наших, русских, - сказал он. - Ах, как я прав был в вашей сути! - И он снова повторил, что не пойдет к гостям. - Некогда, завтра надо рано вставать - ехать на этюды.

- Это для какой же картины? Для "Голгофы", или новую задумали?

Василий Петрович поежился. Суеверный, как все художники, он не любил говорить о своих новых работах. Но Александра Николаевна смотрела с таким добрым участием! Невозможно было ей отказать.

- Не знаю, право, интересно ли вам будет, - начал он смущенно. Вчера вот, идучи к вам, почти столкнулся я с женщиной в полосатом сицилийском платке на голове. На руках она несла младенца, а поодаль шел мальчик лет двенадцати в козьей безрукавке и чочах. У мальчика было гордое и дикое лицо, а мать очень хороша собой. Знаете, такой чистый итальянский тип: горячие, чуть-чуть лошадиные глаза, смугло-розовый, теплый тон кожи. Но не красота ее меня, так сказать, занозила. - Верещагин с суровой честностью взглянул на Александру Николаевну. - Дело в том, что женщина эта плакала. Плакала горько, отчаянно, не стесняясь тем, что на нее смотрит вся улица. И чем горше она плакала, тем все более дико и гневно озирался по сторонам старший мальчик.

- Ну, и вы, конечно, не выдержали, стали спрашивать, не можете ли чем помочь? Ведь я вас знаю, милый вы мой Дон Кихот, - усмехнулась "Ангел-Воитель".

Верещагин кивнул.

- Дон Кихот я, как знаете, никудышный, но тут, правда, подошел, спросил, почему плачет так горько. В ответ - целый роман. Зовут ее Франческа Монти. Муж ее был искусным столяром - резчиком по дереву, и они жили очень счастливо со своими двумя бамбино, покуда не случилась беда. Отца Марко убил по закону вендетты один сицилиец. Это было давно, и человек этот успел умереть, но у него остался сын. Сын этот поселился здесь, в Риме, и Марко должен был, опять-таки по закону вендетты, убить его. По словам жены, мужу страх как не хотелось обагрять руки в крови, но вендетта - железный закон, и земляки настаивали. Тогда он вызвал врага на честный поединок и убил его. Тут вмешалась папская полиция, схватила его и заковала в кандалы. Когда я встретил Франческу, она как раз шла из тюрьмы после свидания с мужем. Тюремщики сказали ей, что скоро мужа либо казнят, либо отправят навечно в Портолонго, сиречь на каторгу. Представляете себе отчаяние этой несчастной! Говоря со мной, она еле держалась на ногах. Вдобавок вот уже несколько дней, как она и дети голодают. Ну, я дал ей несколько денег... - Тут Верещагин замялся.

- А сами вдруг почувствовали страстное желание написать все это? догадалась Александра Николаевна. - Ощутили материал и сюжет будущей картины?

Верещагин кивнул.

- Сначала, правда, она не хотела брать денег, говорила, что не привыкла к милостыне, и тогда я предложил ей для заработка позировать мне вместе с детьми. Сделал первый набросок, и тут меня как жаром обдало: "Ах, думаю, коли бы написать мне в тюрьме и мужа, этого кроткого убийцу, и всю семью, пришедшую, может быть, на последнее свидание!.." Полагаете, это бессердечно с моей стороны? - Он с волнением ждал ответа Александры Николаевны.

Та молчала.

- Но все равно, конечно, это так и останется одним замыслом, продолжал Верещагин. - Франческу и детей я, может, и напишу, а до мужа мне не добраться. Ведь он в тюрьме, и, того и гляди, папские тюремщики его прикончат... - Верещагин грустно махнул рукой.

- Узнали вы, по крайней мере, имя заключенного? - спросила Александра Николаевна.

- Узнал. Его зовут Марко Монти.

- А в какой тюрьме содержится ваш Марко?

- В одной из самых ужасных, - отвечал Верещагин. - Представьте, мы с вами ее видели, только не знали, что это тюрьма, думали - древний замок. Помните тот ветреный февральский день, когда вы простудились? Помните дикую отвесную скалу и на скале - такие же темные стены из дикого камня? Это и есть тюрьма Сан-Микеле, где заперт мой Марко.

Точно молния сверкнула в зелено-серых глазах.

- В тюрьме Сан-Микеле? - повторила Александра Николаевна. - Это... это замечательно! Это такая необыкновенная удача!

Она себя не помнила от какого-то радостного волнения. Верещагин, донельзя удивленный, смотрел на нее, ничего не понимая.

- Какая удача? Почему замечательно, что Марко Монти сидит в тюрьме Сан-Микеле? - спрашивал он. - Что вы еще такое придумали?

Александра Николаевна схватила его за руки и закружилась по комнате. Она разрумянилась и казалась совсем девочкой.

- Василий Петрович, дорогой человек, ваша встреча на улице - это перст судьбы! Судьба хочет, чтоб был спасен один человек. И вот являются ваша Франческа и ваш Марко, и что-то начинает брезжить, и какая-то тень надежды мелькает вдали. И если вы согласитесь мне помогать, то, может, может статься, что-нибудь и получится!

И Александра Николаевна опять закружилась с Верещагиным по студии. Тот осторожно отвел ее руки, высвободился, хмуро посмотрел:

- Опять тайны? Опять "наше дело", то есть опять появляется ваша подруга Эсперанс Шварц и опять новые таинственные поручения Гарибальди?

- Тсс!.. - "Ангел-Воитель" рукой зажала ему рот. - Не говорите об этом здесь, во владениях папы.

- Но вы сами... Подумайте о том, что вам грозит! - Верещагин заходил по студии, затеребил волосы. - Ваша безопасность... Куда смотрят ваши домашние!