Страница 82 из 97
Она вышла из бара, чтобы еще раз взглянуть, не открыли ли парадное. Следом за ней вышел рабочий, уселся на свой велосипед с моторчиком, натянул перчатки.
– А вам не холодно? – спросила Стефания.
Рабочий похлопал себя по груди, и Стефания услышала громкий шелест газет.
– У меня броня, – сказал он и, переходя на диалект, добавил: – Прощайте, синьора!
Стефания ответила ему тоже на диалекте, и он уехал.
И тут Стефания вдруг поняла, что случилось нечто такое, что уже никогда не позволит ей вернуться назад, к прошлому. Побыв одна среди этих мужчин, поговорив с этим гулякой, с этим охотником, с этим рабочим, она вдруг стала совсем другой. Она провела с ними все утро одна, она держалась с ними, как равная, и это значило, что наступило ее совершеннолетие, то совершеннолетие, о котором она мечтала. А о Форнеро она ни разу даже не вспомнила.
Парадное было открыто. Стефания Р. быстро перебежала улицу и юркнула в дом. Привратница ее не заметила.
Случай с поэтом
Островок обрывался в море крутыми скалистыми склонами. Поверху он весь зарос низким густым кустарником, которого не могла убить близость моря. В небе летали чайки. Это был крошечный островок почти у самого побережья, пустынный и дикий. На шлюпке его без труда можно объехать за полчаса и даже не на шлюпке, а на такой вот резиновой лодочке, в какой плывут сейчас двое – мужчина, спокойно гребущий коротким веслом, и женщина, которая, растянувшись на дне, подставляет тело горячему солнцу. Когда они подплыли к острову, мужчина перестал грести и прислушался.
– Что ты слушаешь? – спросила она.
– Тишину, – сказал он. – На островах такая тишина, что ее слышно.
Действительно, тишина всегда оплетена тончайшей сетью едва уловимых звуков. И тишина этого острова была совсем не похожа на тишину окружавшего его неподвижного моря: она была наполнена шелестом ветвей, щебетом птиц и неожиданным форканьем крыльев. Внизу, у подножия скал, тихое в эти дни море лучилось ослепительной голубизной. Его прозрачные воды до самого дна были пронизаны солнцем. Кое-где в скалистой стене зияли провалы, ведущие в полузатопленные водой пещеры. Их-то и хотели осмотреть мужчина и женщина, сидевшие в резиновой лодке, которая плыла сейчас вдоль берега, лениво подгоняемая веслом.
Островок лежал у самого южного побережья, пока еще редко посещаемого туристами. Узнелли и Делия – так звали эту пару – приехали сюда с севера в надежде покупаться и отдохнуть на свободе. Узнелли был довольно известным поэтом; Делия Н. – очаровательной женщиной. Делия была большой почитательницей юга, больше того, она страстно, поистине фанатично любила его. Лежа сейчас в лодке, она непрестанно восхищалась всем, что видела вокруг, и в то же время как будто спорила с Узнелли, который был в этих краях впервые и, как ей казалось, не совсем разделял ее восторг.
– Подожди еще, – говорил он, – подожди.
– Да чего ждать? – восклицала она. – Чего же тебе еще надо? Что может быть прекраснее этого?
Однако Узнелли и по натуре и по привычке, свойственной подлинным поэтам, был недоверчив к чувствам и словам, уже усвоенным другими, он больше склонен был искать и находить скрытую, непризнанную красоту, нежели восхищаться явною и бесспорною; потому нервы его были все время напряжены. Быть счастливым значило для него вечно прислушиваться, тревожно ожидая чего-то, жить затаив дыхание. С тех пор как он полюбил Делию, его осторожное, сдержанное отношение к миру оказалось в опасности, он ясно видел это и все-таки не хотел отказываться ни от самого себя, ни от счастья, открывающегося перед ним. Сейчас он все время ожидал чего-то, как будто и ликующая, как песня, голубизна воды, и приглушенный пепельно-серый тон зелени на берегу, и рыбий плавник, внезапно рассекавший воду именно в том месте, где гладь моря казалась особенно неподвижной, – словом, каждая ступень совершенства, которой достигает здесь природа, есть только преддверие новой, более высокой ступени, за которой следует еще более высокая, и так до тех пор, пока небо и земля не разомкнутся по незримой линии горизонта, словно створки ракушки, и в просвете не блеснет иная планета или новое слово.
Лодка вошла в пещеру. У входа стены ее широко раздвигались, образуя большое изумрудно-зеленое озеро, над которым нависал высокий массивный свод. Дальше пещера суживалась и переходила в темный тесный тоннель. Узнелли, подгребая веслом, заставил лодку повернуться вокруг оси, чтобы полюбоваться причудливой игрой света. Снаружи, за изломанным полукружием свода, все сияло ослепительными красками, казавшимися еще ярче по сравнению с полумраком пещеры. Зеркальное море отбрасывало вверх прямые снопы света, и от этого становились заметнее мягкие тени, уходившие в глубину. Светлые блики и кружевные отсветы, переливаясь и скользя по скалистым стенам и своду пещеры, делали их такими же зыбкими, как вода, плескавшаяся внизу.
– Здесь постигаешь богов, – сказала женщина.
– Хм, – отозвался Узнелли.
Он нервничал. Его мысль, привыкшая претворять чувства в слова, сейчас словно онемела – в ней не шевелилось ни единого звука.
Мало-помалу они освоились в полутьме. Обогнув риф – скалистый горб, слегка выступавший из воды, – лодка поплыла в глубь пещеры среди редких бликов, которые вспыхивали и гасли при каждом ударе весла. Эти блики были единственными светлыми точками в сгустившейся тьме. Лопасти весла то и дело задевали за неровные стены. Делия, сидевшая лицом к выходу, видела широко открытый голубой глаз неба, все время меняющий свои очертания.
– Ой, краб! Большой! Вон там! – вдруг закричала она, приподнимаясь в лодке.
– …ра-аб!.. а-а-а! – загремело эхо.
– Эхо! – радостно воскликнула Делия и, подняв лицо к темному своду, стала кричать все, что приходило на память, – слова молитв, строчки стихов.
– И ты тоже! Ты тоже покричи! Загадай желание и крикни о нем! – сказала она Узнелли.
– О-о-о! – воскликнул Узнелли. – Э-э-эй! Эхо-о!
Лодка все чаще задевала за стены. Стало еще темнее.
– Мне страшно. Вдруг там какие-нибудь звери…
– Пройдем еще немного.
Узнелли заметил, что его, как глубоководную рыбу, убегающую от светлой воды, тянет все дальше и дальше в темноту.
– Мне страшно. Вернемся! – настойчиво повторила Делия.
По совести говоря, ему тоже не доставляло удовольствия любоваться ужасами. Он повернул лодку и стал грести обратно. Они вернулись туда, где стены пещеры раздвигались, и море опять становилось кобальтовым.
– А есть здесь осьминоги? – спросила Делия.
– Мы бы их видели. Вода прозрачная.
– Тогда я искупаюсь.
Она скользнула за борт лодки, оттолкнулась и поплыла по этому подземному озеру. Иногда ее тело казалось совсем белым, словно свет стирал с него все краски; временами оно становилось голубоватым, как прикрывавшая его вода.
Узнелли перестал грести. Он по-прежнему жил затаив дыхание. Для него любить Делию значило всегда быть таким, как сейчас, на зеркальной глади пещерного озера, – значило чувствовать себя в мире, лишенном слов. Потому-то среди его стихов не было ни одного о любви. Ни одного.
– Подгреби ко мне! – крикнула Делия.
Держась на воде, она сняла узкую полоску ткани, которая прикрывала ей грудь, и бросила ее в лодку.
– Подожди…
Она быстро расстегнула другую полоску материи, ту, что обтягивала бедра, и передала ее Узнелли.
Теперь она была совсем голая. Светлые, нетронутые загаром пятна у нее на груди и полоски вокруг бедер сейчас были почти незаметны, потому что все ее тело излучало голубоватое сияние, как тело медузы. Делия плыла на боку, лениво, словно нехотя. Над водой виднелось только ее лицо – неподвижное и почти ироническое, как лицо статуи, – да время от времени показывались округлое плечо и мягкая линия закинутой вперед руки. Другая рука ласковыми движениями заслоняла и открывала упругие, напрягшиеся на кончиках холмики высокой груди. Ноги, еле заметно шевелившие воду, были вытянуты, делая гладким и ровным живот, на котором выделялись впадинка пупка, темневшая, как легкий след на песке, и темная звезда, похожая на живое существо, рожденное в пучине моря. Солнечные лучи, отражаясь в воде, обволакивали женщину светящимся ореолом, который и прикрывал ее наготу и еще больше подчеркивал ее.