Страница 76 из 97
Однако он не стал долго раздумывать над этим. Его всегда выручало уменье начисто изгонять из головы мысли о том, что могло причинить ему беспокойство, или о вещах бесполезных. Так и сейчас, он просто зачеркнул этого человека, сидевшего напротив него, зачеркнул до такой степени, что тот превратился в тень, в серое пятно в углу. Развернутые газеты, которые они держали перед собой, помогали им отгородиться друг от друга. Федерико почувствовал себя свободным и снова понесся на крыльях своей любви. "Paris toujours…"34 В самом деле, ну кому может прийти в голову, что из этого убогого мира суетящихся людей, гонимых необходимостью и покорностью, он летит в объятия женщины, и не просто какой-то там женщины, а Чинции У.? И чтобы дать новую пищу своей гордости, чтобы лишний раз со злорадной жестокостью внезапно разбогатевшего человека сравнить свое счастье с сереньким существованием других, Федерико захотел хорошенько рассмотреть своего попутчика, на которого он до сих пор ни разу не поднял глаз.
Незнакомец, однако, вовсе не казался унылым или угнетенным. Это был еще молодой человек, плотный, упитанный, с довольным, волевым лицом; он читал спортивную газету, и на скамейке рядом с ним стоял большой, туго набитый саквояж. Словом, его можно было принять за представителя какой-нибудь фирмы или за коммерческого ревизора. На какое-то мгновение Федерико В. куснула зависть, которую он всегда испытывал к людям, имеющим более деловой и цветущий вид, чем он сам. Но это было секундное чувство, и он тотчас же отогнал его, подумав про себя: "Этот разъезжает ради какого-нибудь листового железа или патентованной краски, а я…" И ему опять захотелось запеть, дать выход своей бездумной, бьющей через край радости. "Je voyage en amour!"35 – мысленно начал он на тот же мотив, который, как ему казалось, прекрасно сочетался со стуком колес, и тут же на ходу подбирая к нему такие слова, которые привели бы в ярость этого коммивояжера, если бы тот смог их услышать. "Je voyage en volupte!"36 – продолжал он, вкладывая как можно больше чувства во все взлеты и падения мелодии. "Je voyage toujours… l'hiver et l'ete…"37 – Голос, звучавший в нем, становился все возбужденнее и жарче. "L'hiver et l'ete!"38 – Тут его губы, как видно, сами собой сложились в улыбку, яснее слов говорившую о полном душевном благополучии. И как раз в этот момент он заметил, что коммивояжер пристально наблюдает за ним.
Он тотчас же постарался придать лицу холодное выражение и уткнулся в газету, даже самому себе не желая признаться в том, что за секунду до этого пребывал в таком ребячливом расположении духа. Ребячливом? Да нет, почему же? Никакой ребячливости тут нет. Просто он ехал в хорошем настроении, радуясь тому, что едет, но это была радость зрелого мужчины, познавшего в жизни и дурное и хорошее, мужчины, который теперь готовился заслуженно насладиться этим последним. Со спокойным и невозмутимым видом перелистывал он иллюстрированные журналы: перед ним мелькали разрозненные картины сумбурной, лихорадочной жизни, а он старался отыскать в них что-нибудь созвучное своим чувствам. Однако скоро он заметил, что журналы нисколько его не интересуют: в них оставила след лишь внешняя, и без того всем видимая, сторона жизни. Его нетерпеливые порывы витали в более высоких сферах. "L'hiver et… l'ete!" Настало время укладываться спать.
Неожиданно он сделал приятное открытие – его попутчик заснул, заснул сидя, даже не переменив положения и не свернув газеты, которая лежала теперь у него на коленях. К людям, способным уснуть сидя, Федерико относился, как к выходцам из другого мира, он им даже не завидовал. Сам он засыпал в поезде, только проделав сложную процедуру, выполнив разработанный до мелочей ритуал, но, может быть, именно в этом и заключалась для него своеобразная прелесть его поездок.
В первую очередь надо было переодеть брюки – снять хорошие (чтобы не приезжать измятым и неряшливым) и кадеть старенькие. Переодевание совершалось в туалете, но раньше, для облегчения этого процесса, надлежало переобуться – сменить ботинки на домашние туфли. Федерико вытащил из саквояжа предназначенные для спанья брюки, пакет с тапочками, снял ботинки, надел тапочки, убрал ботинки под скамейку и отправился в уборную переодевать брюки. "Je voyage toujours!"39 Вернувшись, тщательно уложил в сетку хорошие брюки, стараясь при этом, чтобы не помялась складка. "Тра-ля-ля-ля-ля!" В головах, с того края скамьи, что был ближе к проходу, положил подушку. Подушку следовало класть именно с этого края, а не у окна, так как гораздо лучше прежде услышать, как у тебя над головой отдергивается дверная занавеска, чем, открыв глаза, вдруг оказаться ослепленным бьющим из коридора светом. "Du voyage, je sais tout!"40 На другом конце скамьи, в ногах расстелил газету, ибо всегда спал не разуваясь, в тапочках. На крючок в головах повесил пиджак, переложил в карманы пиджака портмоне и кошелек с деньгами, потому что, если оставить их в карманах брюк, то к утру они больно надавят ноги. Железнодорожный билет, наоборот, переложил в брюки, в часовой кармашек на поясе. "Je sais bien voyager…"41 Чтобы не помять хороший джемпер, снял его и надел старенький. Что касается рубашки, то ее надлежало сменить завтра. Коммивояжер, который проснулся, когда Федерико вернулся в купе, смотрел на всю эту процедуру такими глазами, будто никак не мог догадаться, что все это значит. "Jusqu'a mon amour…"42 Федерико снял галстук, повесил его, вынул косточки из воротничка и положил их в карман пиджака вместе с деньгами, "…j'arrive avec le train!.."43 Отстегнул подтяжки (как все мужчины, верные законам подлинной, не показной элегантности, он носил подтяжки), снял подвязки и расстегнул верхнюю пуговицу на брюках, чтобы они не врезались в живот. "Тра-ля-ля-ля-ля!" Поверх джемпера вместо пиджака надел пальто, предварительно вынув из кармана ключи, но оставив там драгоценный телефонный жетон (с таким же непреоборимым фетишизмом ребенок кладет с собой в постель любимую игрушку), затем застегнул пальто на все пуговицы и поднял воротник. Соблюдая известную осторожность, он мог проспать в нем целую ночь, и после этого на пальто не оставалось ни единой складочки. "Maintenant voila…"44 Если спишь в поезде, то, проснувшись, обязательно обнаружишь, что волосы у тебя стоят дыбом, а за окном уже твоя станция, и некогда даже подумать о расческе. Поэтому Федерико натянул на голову берет. "Je suis pret alors!"45 В пальто, надетом без пиджака и потому висевшем на нем, как сутана священника, он, балансируя, прошел по купе, задернул дверные занавески, подтянул их до отказа и запер, накинув ременные петельки на металлические головки. Потом кивнул своему попутчику, как бы спрашивая у него разрешения погасить свет. Коммивояжер спал. Федерико щелкнул выключателем, в синей полутьме, которую разливала по купе ночная лампочка, направился к окну, чтобы задернуть шторки, вернее только прикрыть их, оставив посредине щелку (он любил, когда по утрам в комнату заглядывают лучи солнца). Оставалась последняя операция – завести часы… А теперь можно укладываться. Резким движением он бросился на диванчик, повернулся на бок и свернулся калачиком. Вот уже пальто расправлено, руки в карманах, жетон зажат в ладони, ноги (конечно, в тапочках) – на газете, нос уткнут в подушку, а берет надвинут на глаза. Настало время, когда он мог усилием воли ослабить лихорадочное внутреннее напряжение и заснуть.
34
Париж всегда…
35
Я еду к любви!
36
Я еду к наслаждению!
37
Я езжу всегда… зимой и летом…
38
Зимой и летом!
39
Я езжу всегда!
40
О путешествии я знаю все!
41
Я умею путешествовать…
42
К своей любви…
43
…я приезжаю на поезде!..
44
Ну вот…
45
Вот я и готов!