Страница 5 из 6
Я бросился на колени и долго падал, проклиная невесомость. Наконец рухнул, подвел под скафандр руки. Лидино лицо окостенело в гримасе наивной детской обиды. В это выражение отлился страх. Страх! Она с трудом разлепила жесткие губы, но я не услышал ни слова и, точно это могло помочь, прижался шлемом к ее шлему. Лишь спустя бесконечную секунду догадался включить на ее поясе радиоблок. Запинаясь и морщась, она прошептала:
- Там мыши, Тарас... Не ходи... Мыши!
И слабея, затихая, еле слышно:
Ветер кружит нам головы,
Утопая в серых слезах Земли...
Подумать только, она еще твердила стихи!
Стихи о пыли, которая ее убила. А врачи эаявили: шок. Конечно, для медицины это и был шок - "общее необратимое угнетение организма, вызванное потрясением или страхом", вопрос только - что вызвало это самое потрясение. Меня утешали как могли - случайность, мол, один на миллион, психологическая аллергия к Космосу. Одним словом, шок. Но меня не проведешь, я-то знаю: это пыль мне отомстила. Пыль!
А мыши-это просто бред...
Токер затаился, не мешает вспоминать. В этой комнате воспоминания не опасны, а потому разрешены, даже поощряются. Я подхожу к окну, просветляю по-ночному затянутые стекла. За окном - вороненая металлическая поверхность мезопоста, кое-где изъеденная вакуумом и метеоритами. За окном бесконечная Лидина могила.
...- Ты погоди, я мигом,- сказала она тогда.
И не вернулась.
С тех пор я оберегаю несостоявшуюся первую ночь медовый месяц, растянувшийся на шесть лет-и нa всю мою жизнь.
Край откинутого одеяла.
Приготовленные у койки тапочки.
Ни разу не надетую ночную сорочку.
Неувядающие фиалки, схваченные стенным зажимом. Вздохнув, вынимаю из-за пазухи свежий букет, отдираю обертку, вставляю взамен старого. Фиалки, дрогнув, расправляют лепестки.
Одно и то же шесть лет подряд. Ничто не, меняется.
Ничто и не может измениться. Стерильно. Холодно. Сухо. Ни пылинки на белоснежной подушке, не потревоженной ничьей головой. Ни пылинки в цветах. На сорочке. На подоконнике. Ни пылинки на моей памяти. Да-да, ябеда электронная, ни пылинки. Сима не в счет. Я облизываю губы. Опять -Сима! Да что со мной сегодня? С этим же решено раз и навсегда. Лида, Лида, Лида, "станционный смотритель", "ипподром", Бась, ну, прогулка по Земле раз в месяц-и всё, больше для тебя ничего на свете не существует, понял? Потому, казня себя ежегодно, придавленный виной, и брожу вместе с Лидой, ношу ее на руках, невообразимо тяжелую в невесомости и невесомую внизу...
Шесть лет убеждаю себя, что ее убила пыль. И все шесть лет мне хочется сознаться и крикнуть: "Это я, я убил! Поторопился в ту ночь... С ручищами..." Или, может, все-таки и вправду не я? Токер, милый, почему мне сегодня так этого хочется?"
В комнату заглянул Бась и попятился, рассмотрев мое отражение в стекле. Хорошо хоть не Веник с утешениями. Не переношу жалости...
Сигнал вызова еле пробудил меня к действительности.
Я ни в ком не испытывал нужды. О том, что могут испытывать нужду во мне, я вообще не подумал и лишь из вежливости разрешил токеру связь. В полуметре от моего лица сгустилось изображение. В этот момент я был склонен к галлюцинациям. Именно поэтому не удивился.
- Тарас, я забыла спросить...-От Симиного голоса, от ее волос изображение вызолотилось. Симины щеки пошли еле заметными белыми пятнами.-Вам не нужен котенок? У нашей сибирской пятеро. Я не знаю, куда их деть...
"Что ж, выходит, все зря? - пронеслось в мыслях. Зря приговорил себя к одиночеству, от друзей бегал, а добровольные отшельники себя сослал? И за токер, выходит, оттого упрятался, чтоб ощущать это сладкое, спасительное бремя вины?!"
Мне все равно, о чем говорит Сима. О слонах. Бегемотах. Летающих ящерах. Пусть даже о сибирских котятах. Лишь бы не умолкала. Ни в коем случае не умолкала,- тогда я рано или поздно справлюсь со своим лицом... Котенок - это шерсть по квартире... Блюдце с молоком... Крошки... Рыбный запах... Ящик с песком... (Мама для Барсика мелко-мелко рвала в сквородку бумагу.) И все же говори, Сима, о чем угодно говори, чур-чур-чур, чтоб не сглазить! В конце концов, мне только тридцать два...
-Плохой из меня вышел прорицатель?-спрашиваю напрямик, отступая и прикрывая собой откинутое одеяло, подпихивая ощупью под подушку Лидину сорочку.
- Напротив! - горячо возразила Сима.- Впрочем, если вы насчет Дональда...
- Ах, молчите, не говорите ничего. Я еду!
Отключился; И заметался как угорелый, не зная, за что хвататься. Вихрем пролетел по комнатам, стряхнул с дивана Бася, отобрал у него козинаки, высыпал Венику за шиворот. Оба смотрели на меня одинаково-как петух на дождевого червя: то одним глазом, то другим.
- Космические лучи,- серьезно заметил с пола Бась.
- Пятна,- предположил Веник, грозя мне кулаком и отлепляя от себя козинаки.- Пятна на Солнце...
Я недослушал. Застыл на миг, потирая лоб. Что-то мне еще предстояло сделать... Ах да, Лида! Я натянул скафандр. Выскочил наружу. Меня несло как на крыльях.
Я подпрыгивал и парил, подпрыгивал и парил, Магнитные подковки с неохотой отпускали металлическую полосу "ипподрома", зато хватко вцеплялись в нее к концу прыжка. Но я все равно взлетал. Я парил. Я пел...
- Слушай, не откажи в удовольствии просветить бывшего студента: этот танец в пустоте войдет со временем в твой новый курс?-раздался в шлемофоне гнусный Венькин голос. Судя по дурацкому вопросу, Бась ничего не рассказал про Лиду. И правильно сделал,
- Славный недогадливый Веник! - пропел я.- Без тебя в Канберре пустот поспеши, дружок, в Канберру!
Пропел и, нашарив на поясе пульт, отсоединил внешнюю связь.
Справа в отстойнике жирно и медленно колыхалась пыль. Я лег на край, сунул руку по плечо, поболтал. На рукаве скафандра наклюнулся серый пушок. Смел его свободной рукой - на ней тоже запушилась бахрома. Когда я поднялся и отошел, пыль в отстойнике вспучилась и лениво выплеснулась на дорожку "ипподрома".
Не понимаю, что заставило меня оглянуться. Позади, на полосе, отпечатывалась в свете Луны цепочка следов, обрывавшаяся метрах в пяти, словно оставивший их невидимка застыл одновременно со мной и теперь воровато прислушивается. Впрочем, нет, крадется: вон серым мышиным ворсом прорисовывается новый оттиск.
Мне стало как-то не по себе. Вслух уговаривая себя не спешить, я пошел быстрее. Алчный горбик пыли в отстойнике не отставал, примериваясь кинуться через край.
В шлемофоне, отключенном от связи, слышались скрип, писк, шелест, напоминавшие потаенные перешептывания.
И тогда, стыдно признаться, я побежал. Вдогонку на смазанной лунным светом полосе вспухали матовые следы,
Я не понимал (некогда было понимать!), чего испугался,- меня гнало помимо воли, помимо желания. И еще если бы не этот впивающийся в мозг радиоскрежет: он так изматывал, так выворачивал душу, что я непроизвольно поднял руки в попытке зажать уши...
Тут меня будто кто по затылку стукнул. Вот так же вот тогда неслась Лида. Стиснув руками шлем. Спасаясь от воплей пыли. Я, очевидно, след в след ступаю здесь по отпечаткам ее ног, Лидии призрак гонится за мной по пятам - все в мире повторяется...
Я прыжком развернулся, двинул наперерез невидимке, прошагал его насквозь. Следы уже размылись, сильно потеряли в размерах, а дальше совсем стаяли, не в пример тем свежим, которые увязались за мной...
Ах ты, влюбленный с бантиком! Скалится мусорная корзинка, а у тебя, спеца хваленого, глаза на лоб! Пустяк такой-а ты выцвел от страха! Приложи, приложи пяточку-то! Убедись в истине, коли под шлемом забрезжило!
Я ляпнул подошвой. Надавил. Отвел ногу. На магнитный отпечаток, делая его видимым, тут же насела электризованная пыль...
Вот так. И никаких тебе призраков. И ошалелая пылюка не гонится за своим покорителем по спутнику, чтоб придушить, а ведет себя так, как и положено ей во- время прилива, когда в отстойник нагнетают максимальный потенциал. И требуется полнолуние, чтобы разглядеть это пыльное адажио. И отключенная радиосвязь - чтоб разрядный шелест прямо в мембрану сыпался. И еще нужно здорово взвинтить себя. Так нервишки раскачать - аж до потери реальности.