Страница 22 из 43
Наконец раздался стук в дверь. Но пришли не репортеры, а полицейские. Высокий человек со слезящимися глазами объявил, что он — лейтенант Дженнингс, и добавил:
— Стенли сказал, что вы здесь.
Раввин молча указал пришельцу на кресло.
— Мы хотели бы отогнать вашу машину в полицейский гараж, рабби, чтобы как следует осмотреть её, — сказал Дженнингс.
— Разумеется, лейтенант.
— У вас есть поверенный, рабби?
Раввин покачал головой.
— Разве он мне нужен?
— Э… может, я и не должен вам этого говорить, но мы хотели бы сделать все по-свойски, как друзья. Будь у вас поверенный, он мог бы посоветовать вам отказаться сотрудничать с нами, если вы не хотите этого делать. Разумеется, в таком случае мы без труда выправим судебное постановление.
— Все в порядке, лейтенант. Если вы считаете, что, отогнав мою машину в город, приблизитесь к разгадке этой потрясающей истории, то действуйте.
— Если у вас есть ключи…
— Разумеется, есть, — раввин отцепил ключи от лежавшей на столе связки. — Вот этот — от замка зажигания и «бардачка», а этот — от багажника.
— Я выдам вам расписку.
— В этом нет нужды.
Подойдя к окну, раввин увидел, как лейтенант садится в его машину и уезжает, и с удовольствием отметил, что изрядная часть толпы отбыла вместе с ним.
Несколько раз в течение дня он пытался дозвониться жене, но линия была занята. Раввин позвонил в контору мистера Вассермана, и ему сообщили, что президент ушел и сегодня уже не вернется.
Тогда раввин раскрыл одну из лежавших на столе книг, пролистал, сделал пометку на карточке, заглянул в другую книгу, тоже что-то отметил. Спустя пять минут он с головой погрузился в свои изыскания.
Зазвонил телефон. Оказалось, это Мириам.
— Я два или три раза пытался дозвониться тебе, но было занято, — сказал ей раввин.
— Я положила трубку на стол, — объяснила Мириам. — Едва ты ушел, все начали трезвонить, спрашивать, слышали ли мы новость. Хотели знать, могут ли они что-нибудь сделать для нас. Кто-то даже сказал, что тебя арестовали. Тогда-то я и сняла трубку. Но телефон начал потрескивать, и я подумала, что, может, у кого-то важное дело, и надо опять положить трубку на рычаг. Тебе кто-нибудь звонил?
— Никто, — раввин усмехнулся. — Наверное, не хотят признавать, что готовы разговаривать с местным врагом общества номер один.
— Не надо, прошу тебя! Это не тема для шуток. Что мы будем делать, Дэвид?
— Делать? А зачем что-то делать?
— Ну, понимаешь, звонил мистер Вассерман, приглашал пожить у них.
— Но это же глупо, Мириам. Сегодня саббат, и я надеюсь провести его в собственном доме, за собственным столом. Не волнуйся, все будет хорошо. Я вернусь к ужину, а потом отправлюсь на службу, как всегда.
— А что ты делаешь сейчас?
— Работаю над статьей о маймонидах.
— Неужели это так срочно?
Раввин уловил напряженные нотки в её голосе и простодушно спросил:
— А чем ещё мне заниматься?
13
На вечернюю службу явилось раз в пять больше народу, чем обычно, и это немало огорчило членов сестричества, которые приготовили угощение и накрыли стол в трапезной.
Памятуя о причинах столь неожиданного рвения, раввин тоже не слишком обрадовался росту численности прихожан. Он сидел на возвышении возле священного ковчега и угрюмо размышлял. В конце концов Дэвид решил, что ни словом не обмолвится о вчерашней трагедии. Сделав вид, будто изучает молитвенник, он на самом деле исподлобья разглядывал прихожан, никогда прежде не посещавших пятничную вечернюю службу, и улыбался, лишь когда в храм входил кто-нибудь из завсегдатаев. Так он давал им понять, что знает: они действительно пришли помолиться, а не утолить пошлое любопытство.
В числе завсегдатаев были и Шварцы, коль скоро Майра занимала пост председательницы сестричества. Обычно они сидели сзади, в шестом или седьмом ряду, но сегодня супруги разделились: Бен уселся на облюбованное место, а Майра подошла ко второму ряду, где сидела супруга раввина, и устроилась по соседству. Наклонившись к Мириам, Майра похлопала её по плечу и что-то шепнула на ухо. Миссис Смолл сначала застыла, потом кое-как выдавила улыбку.
Наблюдавший эту сценку раввин был тронут проявленным председательницей сестричества участием, тем паче что он никак не ожидал ничего подобного. Но по зрелом размышлении понял: Мириам хотят подбодрить, и этот жест Майры — проявление сочувствия к женщине, муж которой попал под подозрение. Вот вам и ещё одно объяснение роста числа прихожан. Некоторые, вероятно, явились сюда в надежде, что он заведет речь об убийстве, другие хотели посмотреть, не загорится ли на воре шапка. Стало быть, промолчать нельзя: это может создать неверное впечатление и навести на мысль, что он боится затрагивать щекотливую тему.
Дэвид не упомянул о прискорбном происшествии в своей проповеди, но, когда служба близилась к завершению, произнес такие слова:
— Прежде чем скорбящие поднимутся с мест и прочтут поминальную молитву, позвольте напомнить вам об её истинном значении.
Прихожане встрепенулись, подались вперед и навострили уши. Наконец-то дождались!
— Бытует убеждение, — продолжал раввин, — что, читая Кадиш, мы отдаем дань памяти усопшему, которого любили. Если вы внимательно изучите эту молитву или её английский перевод на соседней странице, то заметите, что в ней нет ни единого упоминания о смерти и душе почившего. Это, скорее, утверждение веры в бога, его могущество и величие. В чем же тогда заключается значимость этой молитвы? Почему именно её читают скорбящие? И почему Кадиш произносится в полный голос, когда большинство наших молитв читается шепотом? Быть может, сам способ вознесения молитвы дает нам ключ к пониманию её смысла. Это молитва не за души усопших, а за души живых. Это заявление человека, только что понесшего тяжелую утрату, заявление, в котором человек утверждает, что по-прежнему верит в бога. Тем не менее, в нашем народе продолжает бытовать убеждение в том, что Кадиш — суть долг, который мы воздаем умершим, а поскольку еврейская традиция сообщает обычаю силу закона, я тоже скажу Кадиш вместе со скорбящими. Скажу ради человека, который не был нашим прихожанином, даже не придерживался нашей веры. Человека, о котором мы мало что знаем, но трагическая гибель которого волею судеб коснулась каждого из членов нашей конгрегации…
По пути из храма домой Дэвид и Мириам почти не разговаривали. Только возле двери раввин, наконец, нарушил молчание.
— Я заметил, что миссис Шварц всячески стремилась выказать сочувствие.
— У неё добрая душа, Дэвид, и она хотела помочь, — ответила Мириам. Ох, Дэвид, эта история может выйти нам боком.
— Я тоже склоняюсь к такому заключению, — согласился раввин.
В их доме заливался телефон.
14
Впрочем, благочестивые устремления возродились ненадолго, и уже в субботу утром религиозный пыл прихожан иссяк: на службе, как обычно, присутствовало человек двадцать. Вернувшись домой, раввин застал там поджидавшего его Лэнигана.
— Не хотелось бы мешать вашему саббату, — извиняющимся тоном молвил начальник полиции, — но и прерывать расследование тоже не хочется. У полицейских не бывает выходных.
— Ничего страшного. Наша вера разрешает жертвовать ритуалом, если происходит нечто непредвиденное.
— Мы почти закончили осмотр вашей машины, и завтра кто-нибудь из ребят пригонит её. А если вам случится быть в городе, можете забрать её сами.
— Прекрасно.
— Если можно, давайте обсудим наши находки, — Лэниган извлек из чемоданчика несколько целлофановых пакетиков с черными пометками. — Так, посмотрим… Вот это добро было найдено под передним сиденьем, — он вывалил содержимое мешочка на письменный стол. Россыпь монет, квитанция об оплате ремонта машины, выписанная несколько месяцев назад, конфетный фантик, маленький календарик с еврейскими и англо-саксонскими знаменательными датами и капроновая шапочка.