Красные щиты

Тэли был очень рад приезду Виппо, старая их дружба возобновилась. Только странно казалось ему, что толстый рыцарь так быстро выполнил свое обещание и приехал в Сандомир служить князю Генриху. Тэли расспрашивал его об Айхендорфе, о соседнем замке, куда Виппо евреев переправил, о Бамберге, но о семействе жонглеров не решился спросить. Виппо сперва только отмахивался, потом все же рассказал Тэли, что ему не повезло. Правда, он побывал в Палермо и обделал неплохие дела с тамошними купцами - несколько лет доставлял ко дворам знатных господ восточные товары, которые теперь рекой плывут из королевства Иерусалимского, - но потом немецкие рыцари выжили его из обоих замков, прямо собаками затравили, и не удалось ему добиться справедливости ни у Фридриха Ротенбургского, ни у самого кесаря, к которому он тоже обращался.

Как Тэли понял, заветной мечтой Виппо была постоянная служба у знатной особы. Виппо чрезвычайно льстило, что он ежедневно видит Генриха, что он князю необходим и может наводить порядки в княжеских владениях. В Генрихе ему нравилось все: высокое происхождение, родство с кесарем, свойство через племянника с византийским императором (все эти далекие родственные связи Виппо знал назубок и умел при случае объяснить с самыми тонкими подробностями, пожалуй, даже лучше, чем Генрих), высокий духовный сан ведь Генрих был тамплиером, а в глазах Виппо тамплиер стоял чуть ли не выше папы римского, - его красивая наружность, одежда, всегда простая, но в то же время изысканная, меткость в стрельбе из лука. Словом, Виппо был искренне привязан к своему господину, и Тэли с удовольствием наблюдал, как усердно он трудится на благо князю. Этот стареющий еврей стал лучшим другом Тэли: когда Тэли нужны были деньги на обнову, на покупку коня или еще на что-нибудь, он всегда шел к Виппо. С ним Тэли делился своими заботами, летом жил у него в большом доме, который Виппо выстроил невдалеке от Сандомира, на горе, среди виноградников, посаженных Людвигом. Но больше всего привязывало Тэли к Виппо воспоминание о тех днях, которые он прожил в его замке.

И вот однажды, возвращаясь от Виппо - было это летом, в июне, и Висла сверкала, как сталь, - Тэли увидел на дороге небольшой фургон с холщовым навесом, запряженный парой добрых лошадок. Тэли пустил коня рысью, хотел обогнать фургон, потому что за ним тучей поднималась пыль, но конь заартачился, да и место было такое, над самым обрывом, никак не разминуться. Тогда Тэли юношеским баском крикнул вознице, чтобы тот придержал лошадей. Фургон остановился, и из него выглянула женщина, простоволосая, растрепанная, но, как показалось Тэли, красивая. Приблизившись, он вдруг узнал это лицо, которое вынырнуло из холщовых занавесок. Тэли проворно соскочил с коня и, ведя его под уздцы, пошел к женщине. Она тоже выскочила из фургона, побежала навстречу.

- Юдка, - тихо и медленно сказал Тэли.

А она молча протянула ему руку. Так и стояли они, держась за руки, на краю обрыва. Глядя в ее синие глаза, в ее расширенные зрачки, Тэли вдруг понял, что он уже не мальчик, а красивый, статный юноша с грустным взором. Он увидел свое отражение в ее глазах и только теперь ощутил в себе все то, что дали ему здешние леса и луга, река, Сандомир. И снова, как в былые времена, стояла перед ним на фоне реки небольшая, темная фигурка, и глядели на него в упор глаза синие, как воды Вислы.

Из фургона вышли старик, Пура и еще какой-то высокий, худой еврей.

- Это мой муж, - внезапно сказала Юдка низким, грудным голосом, который показался Тэли совсем чужим и очень еврейским. Высокий парень, поклонившись нарядно одетому господину, посмотрел на него спокойным, доверчивым взглядом. Старик узнал Тэли и спросил у него о Виппо. Тэли указал им дорогу к дому Виппо; надо было ехать в обратную сторону, и возница повернул фургон. Вежливо попрощавшись, семейство жонглеров тронулось в путь, а Тэли остался один на обрыве. Он немного постоял, глядя в раздумье на реку, потом вскочил в седло и медленно поехал в город.

Вечерело. В затонах реки громко и настойчиво квакали лягушки, табунщики купали лошадей. Тэли спустился по склону, потом поехал в гору; крест на костеле еще сверкал в закатном свете длинного летнего дня. Чтобы попасть в замок, надо было пересечь весь город. Оружейники, бондари и прочий люд сидели на порогах своих домов, дышали прохладным вечерним воздухом. На торговой площади стоял кастелян с несколькими старшинами, наблюдая за дорогой и проверяя приезжих. Раздался звон колокола, призывавший горожан к отдыху. Тэли проехал мимо костела. Вот и замок, подъемный мост, ворота, и тишина, залегшая в замке, и дыхание Вислы, пахнущее летом, близким, чудесным летом. Даже мысль, что у Юдки есть муж, не могла смутить радостного спокойствия Тэли.

Войдя к себе в горницу, Тэли приложил руку к сердцу. Оно все пело свою однозвучную песню, только намного громче, чем раньше, и было в нем столько нежности, столько любви в этом милом сердце. В окно проникал запах отцветающих верб, раскатисто квакали лягушки, гудели мириады комаров, фыркали в конюшне лошади, а сердце все билось, билось, билось, словно никогда оно не смолкнет, так мощны и ровны были его удары.

Началось лето, и с ним тревожные для Генриха времена: кесарь шел на Польшу. Болек поспешил отправить послов в Галле, чтобы они отговорили кесаря, но выбрал послов неудачно, ничего хорошего нельзя было ожидать. Якса из Мехова и Святополк рассчитывали, что послами назначат их; теперь они втихомолку злобствовали, и их недовольство, невесть почему, обрушивалось и на Генриха. Тэли видел, что на челе князя собираются тучи, и каждый день старался сбежать от этих туч в свою собственную веселую державу, где ничего неприятного не случалось, где всегда было ясно и солнечно. Троицу праздновали в Сандомире очень весело. Со всей округи съехалось множество народу на ярмарку, из-под Кракова привезли на продажу ценный товар - соль, которую солевары меняли на бобровые и беличьи меха. Девушки, украсив майское дерево пестрыми лоскутками и соломенными гирляндами, ходили от дома к дому с песнями. В костелах шли торжественные богослужения, на которые собиралось духовенство со всех окрестных приходов. Народ веселился на ярмарке, там устраивались лошадиные бега, выступали бродячие певцы, музыканты, фокусники...

Муж Юдки удивлял всех своей ловкостью: он брал в одну руку пять-шесть разноцветных шариков, подбрасывал их вверх один за другим и тут же ловил. Не менее искусно управлялся он и с оловянными тарелками и с факелами. Народ, затаив дыхание, следил за его молниеносными, точными движениями и, не скупясь, выкладывал монеты.

Юдка, как в былое время, рассказывала истории. По пути в Сандомир все семейство провело полгода во Вроцлаве, а потом и в Кракове останавливалось надолго. Юдка научилась польскому языку, теперь она декламировала по-польски. Непривычный ее выговор иногда мешал слушателям, а порой придавал рассказу особую экзотическую прелесть. И перед шатром, где стоял небольшой помост, всегда толпились люди, слушая повести об Удальрике Удалом, а также о Тристане и Изольде, хотя дух этих повестей, их рыцарский уклад принадлежали другому, чуждому миру, малопонятному для людей, незнакомых с западными феодальными обычаями.

Но Тэли не слушал Юдкиных историй. Всю праздничную неделю он либо уходил на целый день в свои зеленые овраги, либо оставался в замке. Он знал, что вечером он и Юдка будут вместе на берегу реки, под ивами, слушать тихий плеск воды. Вечера стояли ясные, темнело поздно. Багряный плащ зари медленно волочился по небу, до глубокой ночи была видна его кромка, и первые звезды светили тускло.

Как и прежде, оба они брались за руки - точно дети, - ничего другого Юдка Бартоломею не позволяла, только вот так, держать ее руку. Но зато поговорить у них было о чем. Юдка часами могла перечислять франконские, швабские, бургундские и провансальские города, где они показывали фокусы и пели песни. А Тэли рассказывал о своих невероятных приключениях под Аскалоном, под Эдессой и в Дамаске.