Страница 15 из 82
— Ты на кого руку поднял! — закричал оскорбленный в родовых чувствах старик и, в самом деле выхватив кинжал, ринулся на защиту своего малютки.
Старику, столь несвоевременно преследовавшему издевательский зад секунданта, ничего не оставалось, как выставить против кинжала рапиру. Старики успели пару раз лязгнуть металлом в неслыханном поединке, но тут на них бросились остальные старики и растащили их.
Поднялся такой невообразимый гвалт, что шофер деревенского автобуса, до этого предусмо-трительно не покидавший своего сиденья, завел мотор, словно предчувствуя общую резню и спеша предупредить милицию или просто удрать к себе в деревню, чтобы не быть свидетелем.
Услышав предательское тарахтенье мотора, старики вдруг смолкли, насмерть испуганные, что им пехом придется переть домой. С тех пор как старики наши лишились лошадей, они впали в суеверную зависимость от мотора.
Одним словом, они разом все смолкли и оглянулись на шофера. Шофер еще некоторое время властно не выключал мотор, давая им остыть через испуг. Потом выключил, но машина еще минут пять продолжала чадить. И старики продолжали настороженно присматриваться к клубам вонючего дыма, как бы исходя из многовекового опыта общения с погашенным, но всё еще чадящим костром, который в иных случаях, бывало, сам возгорался. Наконец машина окончате-льно потухла, и тут старики спокойно и мудро принялись за свое дело.
Да, слава Богу, велика еще власть стариков в Абхазии! Что они там говорили, каким образом они продемонстрировали масштабы вечности по сравнению с масштабом раздорa, я не знаю. Нет, противники не примирились. Но сейчас продолжить эту дуэль было невозможно, а возобно-вить ее в будущем мешал комический конец этой.
Бедный Юра! Напоследок он вытащил пистолет и шагов с десяти разрядил его в старую консервную банку, валявшуюся на лужайке. Была ли эта банка ржавым свидетелем того школь-ного пикника или других более мирных завтраков на траве, теперь уже невозможно установить.
Разрядив пистолет, Юра подошел к своей мишени и, наклонившись, однако не притрагива-ясь к ней, даже заложив руки за спину, хладнокровно рассмотрел результаты попадания.
Потом он распрямился и движением руки подозвал своего секунданта. Продолжая погляды-вать на банку, Юра, не оборачиваясь, взял у него рапиру, подцепил острием пулевую дырку, чуть тряхнул, убеждаясь, что банка достаточно хорошо зацепилась, после чего воздел над собой рапиру и, размахнувшись, сошвырнул с нее банку к ногам коммерсанта и его друзей. Один из друзей коммерсанта приподнял банку и подсчитал дырочки, стараясь не спутать входные и выходные отверстия.
Но никто не понял далеко идущий смысл и того, что он брезгливо не притронулся к банке, и того, что он отбросил ее как изрешеченный огрызок былой любви. К счастью, этого не понял и коммерсант.
Старики были потрясены высокой точностью попадания.
— А теперь ты стреляй, — обратился один из них к коммерсанту, — и мы увидим, кто из вас настоящий герой.
Но коммерсант только презрительно пожал плечами, давая знать, что он и так слишком много времени потратил на бесполезные дела, молча пошел к своей машине. За ним потянулись его друзья. Все расселись по машинам и разъехались по домам.
Так Юра остался один в городе. Мать и отец у него давно умерли, хотя в деревне у него жил дед с большим кланом родственников. Бывшая жена Юры детей к нему не пускала. Грели его теперь только книги да огонек былой славы.
Однако что-то вроде кары настигло и его бывшую жену. Тот самый старший сын, которого пришлось подшлепывать, чтобы он не упирался на пути в дом ее нового мужа, потеряв отца, возненавидел дом отчима.
Года через три он сбежал из дому, скитался по России, а потом связался с блатными, и тут снова всплывает тема рапиры, жестко сломанной до размеров карманного ножа. Сейчас он арестован, отбывает наказание в Сибири.
Если б не это обстоятельство, историю Юры можно было бы посчитать грустной сказкой с добрым концом. Рапира вступилась за своего хозяина.
Однажды вечерком, говорят, Юра, покуривая, возлежал на подоконнике, глядя на улицу. Было тепло, окна были открыты, квартира расположена на первом этаже.
В это время в конце квартала появилась высокая красивая женщина, держа в одной руке небольшой, спортивного типа чемодан, а другой рукой придерживая поспешающего за ней маленького очкастенького мальчика, сжимающего в свободной руке рапиру, конец клинка которой, позвякивая и потренькивая, бороздил немощеный тротуар. Вероятно, от этого отупляющего соприкосновения с равнодушной землей клинок чувствовал себя униженным, как арабский скакун, которого впрягли в плуг.
Первым в конце квартала увидел это зрелище сосед Юры и остановился как громом пораженный. Разумеется, его поразил не униженный клинок. Женщина с чемоданом в руке и очкастым ребенком, волочащим рапиру, приближается к дому, где живет очкастый мастер спорта по рапире.
— Юра, к тебе! Качать права! — крикнул обалделый сосед, подбежав к окну. Он успел обогнать женщину и считал, что еще что-то можно сделать.
Вместо того чтобы захлопнуть окна и скрыться, Юра вытянулся на подоконнике, высунулся и спокойно дожидался приближающейся женщины. Потом он спокойно сказал уже дважды потрясенному соседу:
— Я всегда знал, что эта женщина в горящую избу войдет!
На самом деле всё обстояло проще и сложней. Много лет назад Юра тренировал способную девушку и, может быть, случайно, сам того не заметив, коснулся острием рапиры ее сердца. Потом она переехала в Россию, и о ней не было ни слуху ни духу. Оказывается, она за эти семь лет успела выйти замуж, родила ребенка, разошлась. Последние годы жила в Харькове. Есть женщины, которые независимо oт сложившейся судьбы любят один раз. Она была из их числа. Звали ее Люся.
Как они нашли друг друга, я не знаю. Подозреваю, что она его нашла. Конечно, они уже переписывались, он ждал ее, но она приехала без предупреждения.
Весть о том, что к Юре приехала высокая (сам он был среднего роста) красивая женщина с ребенком, который важно волочил за собой от самого вокзала отцовскую рапиру, чтобы тот его признал, вспомнив, где оставил свое оружие, хотя, взглянув на очкастого мальчика, только злодей решился бы отпираться от отцовства, эта весть, сопровождаемая то гомерическим хохотом, то сентиментальными вздохами, облетела Мухус.
Говорили всякое. Слышал и такое:
— Меня интересует одно. Я точно знаю, что местному Юриному мальчику ровно шесть лет. И приезжему ровно шесть. Как он их мог сделать одновременно?
— Запросто. Полетел, кинул рапиру и прилетел.
— До чего обрусел наш Юра. Говорят, увидев эту женщину, он сказал: «Учтите, она в горящую избу войдет». А почему не сказал: «В горящую саклю войдет»? Всё же было бы ближе к нам.
— Мать казачка, жена полячка, — исключительно для рифмы соврал еще один, — тогда кто такой он сам? Наш или не наш?
— Жена у него русская. Не надо преувеличивать.
— Преувеличивать что?
— А то не знаешь что?
— У мальчика Юры детские очки. Они небьющиеся. Я их вспомнил. Я с Юрой с первого класса…
— С первого класса, — передразнил его трезвый голос, — я тебя вообще в нашей школе не видел. Юра стал носить очки ровно в двадцать пять лет. Он зачитал свои глаза. Юра наша гордость.
— Да, но я никак не могу понять, патриот он нашего края или не патриот?
— Юра гремел со своей рапирой по всей Европе, когда ты, патриот, на стадион канал без билета.
— Но почему он прямо не скажет: «Да, я патриот!»?
Отголоски этих сплетен иногда доходили до Юры, но он в ответ только улыбался, а лицо его жены струило усталое сияние запоздалого счастья. К тому же ребенок, настолько смутно помни-вший своего отца, что уже никак не мог своей жаждущей любовью уловить то, что он смутно помнил, мгновенно обратил эту жажду на Юру и сразу стал называть его папой, еще до того как Юра привык к его имени.
Звали мальчика Митя. Он всячески поддерживал приятные его слуху разговоры об отцовстве Юры. Этим пользовались местные хитрецы, думая, что через ребенка раскрывают великую тайну. Обычно в таких случаях мальчик с улыбкой кивал и интеллигентно повторял одну и ту же фразу: