Граальщики

Наконец, Симон Петр посмотрел на водяные часы и произнес что-то насчет того, что им пора, и все поднялись, собираясь уходить. Этого Варфоломеева девушка уже не смогла вынести.

– Прошу прощения, – сказала она, – вы ничего не забыли?

Андрей и Фома посмотрели на нее с неприязнью, но она не обратила на них внимания. С нее было довольно; и если Варфоломей хоть капельку заботится о ней, он, разумеется, скажет свое слово.

– Помыть посуду, – сказала она. – Вы же не собираетесь вот так просто уйти и оставить все это, не правда ли?

Последовало молчаливое замешательство; потом Симон Петр пробормотал что-то вроде того, что они должны бежать, а иначе опоздают.

– Это не займет и пары минут, – сказала Варфоломеева девушка. – Если шестеро из вас будут мыть, а остальные вытирать, вы вмиг управитесь. – Она встала в дверях, скрестив на груди руки.

– Ох, ради Хри… – ради всего святого! – взорвался Матфей. – Прочь с дороги, женщина, мы спешим!

– Вы не уйдете из этой комнаты, пока не вымоете посуду, – твердо сказала Варфоломеева девушка. – Я по горло сыта вашей шайкой – шляются здесь в любое время дня и ночи в своих грязных башмаках; корми их, пои, прибирай за ними, чини их дурацкую одежду; все перевернут вверх ногами, притащат с собой этих ужасных собак и мокрые сети с рыбой, и разбросают свои пилы, и коловороты, и черт знает что еще по всему дому. Это совершенно невыносимо, и меня это достало. – И она разразилась потоком слез.

– Послушай, – сказал Иаков, – мы все сделаем, только позже, ладно? Просто, видишь ли, тут действительно такой момент, что нам очень нужно прямо сейчас разбежаться, понимаешь? – Он попытался проскользнуть мимо нее к двери, но она выставила локоть. Последовало еще большее замешательство.

Мастер, не произнесший ни слова, посмотрел на нее и сделал знак рукой. Она не тронулась с места.

– А что до тебя… – начала она, но он не стал слушать. Круто развернувшись, он прошагал к раковине и схватил губку для мытья посуды. Когда Симон Петр попытался отобрать ее у него, он яростно сверкнул на него глазами и сказал этим своим голосом:

– Который больше: тот, кто сидит за трапезой или тот, кто служит? – И он вручил полотенце Иуде – брату Иаковлеву. – Не тот ли, кто сидит за трапезой? – продолжал он, с силой скребя поддон для жарки. – Но Я пришел к вам как тот, кто служит.

Иуда – брат Иакова уронил тарелку, и она разбилась.

И конечно, как и следовало ожидать, все остальные просто стояли рядом и таращились на Мастера, и ставили вытертые тарелки не туда, куда надо, а Филиппова собака вспрыгнула на стол и начала лакать соус с тарелок. Короче говоря, это был вечер из тех, которые хочется поскорее забыть.

Когда они закончили, она встала рядом с дверью, глядя, как они выходят по одному, уже окончательно мрачные и раздраженные. Варфоломей не сказал ей даже одного слова, что было только к лучшему, поскольку будь она проклята, если она собиралась еще хоть когда-нибудь заговорить с ним.

– Надеюсь, теперь ты довольна, – сказал, выходя, Симон Петр. – Эти женщины! Честное слово!

Когда они ушли, она подошла к раковине и стала расставлять все как надо. Именно тогда она заметила, что старая коричневая терракотовая чашка для жидкого мыла как-то изменилась. С ней что-то произошло. Вместо того чтобы быть коричневой и тяжелой, она была легкой и какого-то бледно-голубого цвета. Онемев от изумления, девушка выронила ее из рук; но вместо того чтобы разбиться, чашка подскочила, упала на бок, закружилась вокруг своей оси и закатилась за корзинку для овощей.

Это было чудо. Еще одно чудо, совсем как та мерзкая сцена на свадьбе кузины Юдифи в Кане, когда все надрались в стельку и ей пришлось призвать их к порядку. Словно ей и без того не было достаточно.

Кундри некоторое время молчала, ее лицо внезапно стало очень старым.

– И что? – спросил Боамунд. – Что было дальше?

– Можешь себе представить, что я чувствовала на следующий день, – сказала Кундри, – когда узнала, что Его арестовали. Это был какой-то кошмар. Я хочу сказать – ни у кого из нашей семьи до сих пор не было никаких проблем с полицией. Я радовалась только, что мама не дожила до этого дня. Она была бы просто в ужасе, если бы услышала такое.

– Но… – запинаясь, выговорил Боамунд, – глупая женщина, разве ты не знаешь, кто это был?

Кундри насупила брови.

– Разумеется, знаю, – раздраженно бросила она. – Я обнаружила это очень быстро. Ко мне послали ангела. Я была просто вне себя.

– Вне себя?

– От ярости, – пояснила Кундри, поджав губы. – Это так несправедливо! Знаешь, что они со мной сделали? Они прокляли меня! Сказали, что до тех пор, пока Сын Человеческий не вернется на землю и мне не будет позволено – позволено, можешь себе представить? – вымыть посуду за Ним и Его замечательными друзьями, как должна была это сделать тогда, – до тех самых пор я обречена вечно скитаться по земле, таская повсюду за собой эту ужасную пластмассовую чашку. Я, конечно, сказала им…

– Эта чашка, – прервал Боамунд, – вот оно что! Так это и был Святой Грааль?

– Ну разумеется, – ответила Кундри, сжав руки так, что костяшки ее пальцев побелели. – Что же еще это могло быть, придурок? Но я им все высказала. Я сказала им, что болтаться туда-сюда и ждать это одно, я привыкла к этому, но таскать с собой дешевую пластмассовую чашку – это совсем другое. О да, я высказалась насчет этого весьма решительно!

Боамунд воззрился на нее. Такое количество всего, говорил он себе, трудно переварить за один прием. С минуту помолчав, Кундри, казалось, восстановила душевное равновесие; улыбнувшись, она взяла у проплывающего мимо пескаря мятную пастилку и положила ее в рот.

– Вскоре после этого, – продолжала она, – я встретила Клауса. Он все еще учился в Дамасском университете, дописывая свой диплом, хотя к этому времени он уже совершенно потерял к нему интерес; и когда мы рассказали друг другу о том, что мы претерпели от рук этого… этой Персоны, мы почувствовали, что у нас действительно есть нечто общее, и поэтому мы решили пожениться. Это было ошибкой, разумеется, но ни один из нас не был готов признать это. Поэтому мы изо всех сил пытались как-то приноровиться друг к другу.

– Клаус – это в смысле Клаус фон Вайнахт, так, что ли? – спросил Боамунд. – Кажется, я…

– Да, – сказала Кундри с некоторым отвращением, – это был Клаус фон Вайнахт. Ну, как бы там ни было, о чем бишь я? Прошел год или около того после нашей свадьбы, когда Клаус решил бросить университет и вернуться в Атлантиду, из которой он был родом. Я поехала с ним – я не собиралась так легко оставлять это, по крайней мере, я должна была обеспечить себе достойное местожительство, – так что мы поехали в Атлантиду вместе. Он рассказал мне все о магическом золоте, и луне, и вращении Земли, и так далее, и я сообразила, что здесь открываются просто потрясающие возможности для того, у кого есть голова на плечах. Я организовала это дело – Клаусу я еще долго ничего не говорила о том, чем занимаюсь, а сам он тоже ничего не знал, поскольку был по горло занят доставкой всех этих подарков и прочим, – и довольно скоро все было уже на мази и крутилось как надо. Да, думаю, ты и сам все знаешь.

– Ты имеешь в виду всю эту возню со страховками? – уточнил Боамунд. – Не думаю, что я толком понял, как это в действительности работает, ну да и бог с ним. Продолжай, – что ты там говорила?

– Лет примерно через двадцать, – продолжала Кундри, – мой дядюшка Джо приехал из Аримафеи навестить меня. Он привез с собой эту проклятую чашку, и, как ты можешь догадаться, я была несколько поставлена втупик, снова увидев ее. Но потом он объяснил мне все насчет всяких чудесных вещей, которые она может делать, насчет налогов и так далее, – основной курс налогообложения был в те дни три денье за sol tournois, мы не знали, куда деваться, – так что я тут же нашла ей хорошее применение. Дядюшка Джо остался у нас, и мы дали ему кресло в совете директоров, и какое-то время все шло отлично. Ну, не то чтобы совсем отлично; мы с Клаусом разговаривали друг с другом только на заседаниях совета, и даже тогда в основном ругались. Понимаешь, мне казалось, что он что-то замышляет. Ходило множество слухов, что он хочет выкинуть меня из списка директоров, так чтобы он и дядюшка Джо поделили все дело между собой. Разумеется, я не могла допустить этого. Надо же было такое придумать!