Граальщики

– Что ж, выкладывай, – отвечал Высокий Принц. Он откинулся на спинку кресла, поставил ноги на чучело медведя и взял с блюда большую сочную гроздь винограда.

Симон Маг перевернул страницу и поудобнее пристроил очки у себя на носу.

«Печальная история Графа Рождество», – прочел он.

Он полез за своим блокнотом.

Это была чертовски интересная история. Если она не была величайшей из когда-либо рассказанных историй, то лишь потому, что граф был не совсем в том настроении, чтобы рассказать ее как следует.

…О том, как две тысячи лет назад он оставил свою многообещающую карьеру стихийного божества для того, чтобы изучать астрологию в университете в Дамаске. О том, как он, глядя вместе с тремя приятелями-студентами в университетскую электронную астролябию, обнаружил нечто, что они на первый взгляд приняли за пятнышко грязи на линзе, поняв затем, что это была совершенно новая звезда.

О том, как они пустились в путь, чтобы понаблюдать за ней из оборудованной по последнему слову техники университетской обсерватории под Иерусалимом. О том, как произошла неизбежная путаница с зарезервированными местами в отеле, в результате которой, когда они одной холодной дождливой ночью прибыли в Галилею, они обнаружили, что их комнаты заняты компанией странствующих страховых агентов из Тарса, и им остается только заночевать внизу, в конюшне.

И о том, как, когда их четверка хлюпала по грязному двору, бормоча угрозы о возбуждении против кое-кого уголовного дела, молодой Мельхиор случайно поднял голову и заметил, что звезда висит точнехонько над их головами, и что несколько пастухов, только что вышедших из конюшни, выглядят весьма озабоченными…

– И вот еще что, – сказал пастух с безумной улыбкой. – Не знаю, суеверные вы люди или как, но если да, то лучше не ходите туда. Понимаете… в общем, там по колено ангелов.

– Ангелов?

– Мне не хочется об этом много говорить.

И пастухи поспешили прочь, оставив Каспара, Мельхиора, Балтазара и Клауса стоять под дождем.

– Я не ослышался, этот человек сказал, что там внутри Ангелы? – спросил Балтазар.

– Вроде бы так.

Они застонали. Словно мало было вещей, с которыми им пришлось мириться, теперь им предстоит делить свое спальное помещение с бандой грязных, одетых в кожу, сквернословящих, пахнущих верблюдами хулиганов.

В конюшне было темно. Масляная лампа трепетала на легком сквозняке. Внезапно все четверо почувствовали настоятельную потребность встать на колени.

– Эй, – позвал Балтазар. – Есть здесь кто? Слушайте, парни, мне это не нравится, как-то мне здесь не по себе…

Стало светлее; мягкое золотистое сияние исходило от дальних яслей.

– Ш-ш, тише, – раздался женский голос. – Он спит.

Мельхиор заговорил первым. Очень осторожно он пробрался к яслям, заглянул в них и отшатнулся, словно его ударили. Потом он опустился на колени и покрыл голову полой своего плаща.

– Госпожа, – сказал он.

Лицо женщины оставалось в тени.

– Привет тебе, – произнесла она. – Блажен будешь ты вовеки, ибо ты первый из взглянувших в лицо Сыну Человеческому.

Мельхиор раскачивался взад и вперед, сидя на пятках.

– Госпожа, – повторил он, – позволено ли нам предложить дары твоему сыну?

Женщина улыбнулась и кивнула, и тогда Мельхиор порылся в своей сумке и достал маленькую сверкающую коробочку. Женщина наклонила голову, словно ожидала этого.

– Золото, – объяснил Мельхиор. – Золото – дар, подобающий царю.

Женщина взяла коробочку, не взглянув на нее, и положила ее на землю рядом с яслями. Каспар сделал шаг вперед, упал на колени и протянул женщине маленький алебастровый сосуд.

– Ладан, госпожа, – застенчиво сказал он. – Чтобы помазать Того, Который будет коронован тернием.

Женщина кивнула и положила сосуд рядом с коробочкой. Бальтазар шагнул вперед на трясущихся ногах, преклонил колени и вытащил серебряный фиал.

– Миро, госпожа, – прошептал он, – чтобы умастить Того, кто никогда не умрет.

И вновь тень улыбки показалась на губах женщины. Она взяла фиал из рук Балтазара, несколько мгновений смотрела на него и затем положила рядом с другими дарами.

Почему они не сказали мне, пробормотал Клаус про себя. Проклятые ублюдки. Почему они хотя бы не намекнули?

Последовала минутная пауза, в течение которой остальные трое смотрели на него. Он решил действовать по вдохновению. Он вытащил первое, что попалось под руку, из своей сумки, выдрал страницу из какой-то книги, чтобы завернуть это (книга была трактатом по орнитологии, и на вырванной им странице были нарисованы малиновки), и шагнул вперед.

– Э-э, – произнес он, суя пакет в руки женщине.

Она пристально посмотрела на него и медленно развернула пакет.

– Носки, – сказал он. – Как раз то, чего Ему всегда не хватало.

Выражение ее лица говорило о многом, когда она вытаскивала на свет пару длинных, по колено, чулок. Клаус поморщился.

– Они, возможно, сейчас немного великоваты для него, – сказал он как мог небрежнее, – но это ничего, он ведь скоро вырастет.

Женщина снова взглянула на него пристальным, жестким взглядом; потом она скатала носки в трубочку и уронила их на землю.

– Ты можешь идти, – сказала она.

– Спасибо, – промямлил Клаус, пятясь задом. – О да, разумеется, поздравляю с… э-э… поздравляю с праздником, как бы то ни было.

Он ударился головой о балку, все так же задом вышел за дверь и, повернувшись, ударился бежать.

– Две недели спустя, – рассказывал граф, тяжело дыша, – я получил пакет. В нем была пара носок и письмо. Его доставил ангел.

Он помедлил, прикрыл глаза и продолжал.

– Письмо было не подписано, но, собственно, в этом не было нужды. Не буду утомлять вас пересказом первых трех абзацев, поскольку в них речь шла в основном обо мне. То, что можно назвать деловой частью письма, заключалось в нескольких последних строчках.

Коротко говоря, я был проклят. До скончания времен, говорилось в письме, пока Младенец не придет вновь, чтобы судить живых и мертвых, моя работа должна будет заключаться в том, чтобы доставлять подарки всем детям в мире – каждый год, в годовщину моего… в канун Рождества. Подарки столь же несообразные, нежеланные и бесполезные, как тот, что я счел подходящим преподнести Царю Царей. И чтобы окончательно прояснить вопрос, на тот случай, если я не до конца уловил, что к чему, отныне в каждую рождественскую ночь каждый ребенок в мире будет также считать подходящим вешать в изножье своей постели самый длинный, самый грубый шерстяной носок, какой сможет найти, в качестве вечного напоминания.

Повисло тяжелое молчание.

– Н-да, – произнес Галахад, собираясь с мыслями. – Ну да как бы то ни было, при чем здесь эти Носки?

– Носки? – Клаус фон Вайнахт взглянул на него и засмеялся. – До тебя еще не дошло? Те носки, за которыми ты и твой друг пришли сюда, и есть эти самые Носки. Поэтому они так и называются, – добавил он с горьким смешком. – Неужели ты всерьез веришь, что я могу отдать их тебе просто так, за здорово живешь?

Боамунд придал своему лицу выражение, которое, как он надеялся, можно было счесть бесстрастным.

– Для тебя лучше, чтоб ты смог, – произнес он, – иначе тебе будет только хуже.

Фон Вайнахт повернул голову и взглянул на него.

– Пожалуйста, – добавил Боамунд.

– Нет. – Граф скривил губу. – Не думай, что я не был бы счастлив избавиться от них, – да я только об этом и мечтаю! Я ненавижу самый их вид. Но они мне не принадлежат, чтобы я мог отдать их кому-либо. По крайней мере, не тебе, – добавил он.

Боамунд внезапно почувствовал, что в ребра ему что-то тычется, и взглянул вниз.

– Что там у тебя? – спросил он. – Ты что, не видишь, что мы очень заняты?

– Это не займет и минуты, – ответил Ноготь. – Просто отойди сюда, чтобы он нас не слышал.

Боамунд пожал плечами и поднялся на ноги. Они отошли к очагу.