Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 21 из 30



Шура его признание по-своему поняла и горько заплакала. Плакала долго. А потом лежала, не спала и наутро решилась: пошла к доктору и обо всем ему рассказала.

Доктор был знакомый, Иван Николаевич. Он недалеко жил, на той же улице. Человеком он был свойским, все понял и в тот же день Федора увидал.

- Ты чего языком болтаешь? - спросил он. - В какую еще Африку собираешься?

- Не в Африку, пока в Бельгию,- кротко ответствовал Федор. - Туда путевки есть.

- Та-ак... Про президентов, про министров тоже говорил? К ним в гости собирался?

- Говорил,- честно признался Федор. - Но я же, Николаевич, соответственно, с мирными целями,- и все доктору объяснил, как и почему.

Николаевич был мужиком умным, Федора понял.

- Ладно,- сказал он. - Но ты все же поменьше языком болтай. Мало ли кто что подумает.

- А что? - догадался Федор. - Есть такое мнение, что я того? - и постучал себя пальцем по лбу.

- Есть, - честно ответил доктор.

- Вот... - заматерился Федор и тут же спохватился: - Извини, Николаевич.

- Ладно. Ты вот лучше при жене матерись, чем про Бельгию. Понял?

- Понял,- вздохнул Федор.

А дома жене сказал:

- Чего это ты по врачам бегаешь, а? Чего из меня дурака делаешь? Чтоб больше ни шагу, а то я тебе...

- Но я ведь, Федя, болею душой. У тебя ведь нет-нет, а потом эта... Как ее... Би-и...

- Бельгия.

- Ну да...

- Так я все равно туда поеду. Ясно?

- Ясно, - покорно ответила жена и загоревала.

Врачи не помогали. Нужно было бабку искать, какую-нибудь шептуху. Нужно было спасать мужа.

ОБИДА

Начиналось все по-хорошему: отработали, машины поставили, решили выпить. Рядом с гаражом бабка жила, у нее всегда и выпивали, чтобы по бендежкам не рисоваться. Сели, выпили, закурили, разговоры пошли о том да о сем. Правда, говорил в основном Петро Силяев, сорокалетний крепкий мужик. Силычем его все называли. Даже начальство к нему так обращалось, уважительно, Силыч.

Так вот Силыч при выпивке любил уму-разуму поучить. А прямо скажем, поделиться было чем. Силыч автобус гонял с самого начала. Как только в город асфальт проложили, он сразу понял, что это такое. Первым начал и пока не бросал. Хотя мог бы. У Силыча был диплом, техникумовский. Года три уже лежал, времени своего дожидался.

Как раз сегодня, за выпивкой, и зашла речь о дипломе. О пользе, так сказать, образования. И Силыч все правильно доказывал, что диплом, мол, хлеба не просит. А позднее он пригодится. Годы выйдут, тяжело станет баранку крутить, вот тут и пригодятся "корочки". Речь Силыча была правильной, и все соглашались.



Даже Виктор Бобошко, тощий хохол, до поры молча сидел, морщился. Видно, язва прихватывала. Язвой желудка он болел, врачи ему пить и курить запрещали. А он и пил и курил. Но ехидный был мужик, злой, может от болезни. Сидел он сидел, Силычевы речи о пользе образования слушал, потом сказал:

- Он тебе как корове седло.

- Кто? - не понял Силыч.

- Да диплом этот, - усмехнулся Виктор. - Ты ж его за рыбу купил...

Городок на Дону стоял, и рыба, особенно вяленая, на сторону шла как валюта, на вес золота.

- Как это купил? - заерепенился Силыч. - Мы лекции слушали, экзамены сдавали. Технология, электротехника...- стал припоминать он.

- Не...- не поверил Виктор. - Ничего ты не сдавал. Ящик рыбы отвез - вот и весь экзамен. А как был дундуком, так дундуком и остался, - он это вроде шутейно сказал, по-свойски, с усмешечкой.

А Силыч обиделся. Правда, виду особо не подал, но обиделся.

- Люди брешут, а ты повторяешь,- сказал он наставительно.- Ты вот пройди техникум, а я погляжу. Там лекции читают, объясняют все.

- Объясняют? - спросил Виктор.- Ну, ладно... Ты тогда нам, темным, хоть чего-нибудь расскажи, просвети нас. Во...- показал он на черный рупор репродуктора. Старинное радио у бабки на кухне висело. Теперь уж таких нет. Но оно работало. Виктор крутнул его, включая. Там запели. Потом выключил и к Силычу приступил: - Вот объясни, как оно орет. Ведь человека там нету.

- Нету, - подтвердил Силыч.- Он в Москве.

- А как же мы его слышим?

- Ну, как, по проводам,- снисходительно объяснил Силыч.

- Чего ж, от нашего Калача до Москвы провода протянули?

- Конечно,- уверенно сказал Силыч.- Везде провода, по дороге. Ты чего, не видал?

- А как же в машине? - не отставал Виктор.-Ты в машине едешь, а у тебя радио играет. Тоже по проводам?

- Ну, там другое дело. Там радиоволны... - пошевелил пальцами Силыч, как бы демонстрируя.

- Вот ты мне и объясни. Да не так вот...- тоже пальцами пошевелил Виктор, передразнивая.- А по-настоящему, как тебя в техникуме, на лекциях учили.

- Ну, ты даешь... Приемник тебе объясни. Да там столько всякого понапихано... В мастерской специалисты ничего сделать не могут. У соседа вон чинили-чинили, пока не выкинул. А у меня какая специальность? - попёр на Виктора Силыч. - Какой я техникум кончал? Автомеханический. Я вот тебе в машине...

- Спокойно, - остановил его Виктор.- Спокойно, не волноваться. Не надо мне приемник, в котором понапихано... Ты мне радио вот это объясни, - снял он со стенки черный рупор. - В нем бумага,-постучал он пальцем по черному картону, да вот тут какая-то хреновина. И все. Пионеры, школьники делают. Мой пацан вон не такие мастырит. А ты с техникумом, объясни.

- Ну, чего ты пристал?! - обозлился Силыч. - Прилип как репей со своим радио. Собрались выпить, по-человечески, а ты вечно...

В общем, выпивка поломалась. Силыч налил себе почти полный стакан, высадил его и ушел. Обиделся.

Домой шел и в душе матерился. "Стерва, язвенник гнутый выставляется... Рубль положил... Нету... - передразнил Силыч. - Нету, нечего и садиться. А то чужую водку жрет, да твоим же салом тебя же по мурсалам. И те тоже лыбятся...обругал он остальную компанию.- Прямо сикают от счастья. Как же, Силыча дундуком выставили. Какая радость! От зависти... Курва... Жить не умеют, раззявы, и на других косоротятся. На чужой карман. Все считают там, пересчитывают, сколько и чего... Да откуда взял. Откуда взял,- пообещал завистникам Силыч,- оттуда и еще возьму. И буду брать. И буду жить. А вы локотки кусайте, язву наживайте. Гнутики... Шкелеты..."

Силыч плечи расправил и пошел дальше, крепкий, налитой сорокалетний мужик.