Пятнистая смерть

И все же... ведь то не просто псы, а псы священные! Станут ли они напрасно кидаться на человека? Почтение к собакам впиталось в кровь. Несмотря на кажущуюся справедливость упрека, высказанного Фрадой, поведение собак настораживало людей, внушало им недоверчивость.

Хмурые, недоброжелательные, пастухи приготовили щиты своих душ, чтоб отбить все словесные стрелы которые собирался пустить в них красноречивый Фрада.

- Ох, саки, ох! - воскликнул Фрада еще более звучно, но без всякой натуги, мягко и певуче. - И почему вы ответили глупым смехом на умную речь хугавы?

- И как из такого маленького человека выходит такой большой голос? поразился грек.

- Осел кричит громче верблюда! - откликнулся с усмешкой один из хаумаварка.

Фрада продолжал:

- Прав Хугава! Спаргапу надо избрать. У персов, наших соседей, власть переходит от отца к сыну. Чем плох этот обычай? Если белый войлок вождя будет передаваться по наследству, он не достанется случайному человеку, в руки всяких... Кхм! Спаргапа - сын верховного правителя, и место верховного правителя принадлежит ему. Молод? Пусть. А мы-то на что - мы, старейшины семейств, колен, родов, братств и племен? Будем помогать юному предводителю, наставлять его в добрых поступках, удерживать от ошибок и заблуждений.

Вчера хитроумный Фрада заявил приспешникам:

- Белый отец, - ох, да не будет мне худо за дерзость! - по уму не очень отличался от барана. Стоять во главе союза племен и идти на поводу у неумытых табунщиков!.. Тьфу. Заполучить бы власть - я живо навел бы в пустыне порядок. Всех бы поставил на место! Хватит нам, белокостным, есть из одного котла с черноухими. Почему я должен тратить свой острый разум, нюх свой, свою расторопность на благо тупых двуногих скотов? Не умеют жить - пусть пропадут, бес бы их забрал. Мы должны заботиться о самих себе. Вот рука. Куда загибаются пальцы? Внутрь, а не наружу. Ясно? Пора, как говорится, взнуздать коней. Посадим Спаргапу на белый войлок, я выдам за него райаду - и мы с вами будем вертеть этим безрогим теленком, как заблагорассудится.

- О-ох, саки! - затянул Фрада. - Кричите за Спарга...

Саки носили кафтаны короткие, выше колен. Фрада же, чтоб скрыть сапоги, напялил длинный, до пят, халат. Шальной ветер как раз переменился, дым ударил в полы халата и, не найдя прохода у ног старейшины, ринулся, клубясь, кверху, и плотно забил широко раскрытый рот Фрады.

- Пу! Кха! Пу! Кха!.. - задергался в кашле Фрада, стараясь выговорить до конца "Спаргапу".

Священный костер сделал свое дело! Воющий хохот пронесся над рядами хаумаварка. Но тут кучка верных Фраде старейшин дружно подхватила его коварный призыв:

- Кричите, саки, за Спаргапу!

Гневно загудел народ:

- А-а-а, умники!

- Персидских порядков захотелось?

- Царя из Спаргапы намерены сделать?

- И посадить сакам на шею?

- Не туда загибаешь лук, друг Фрада!

- Не на того скакуна уселся!

- Не на ту луговину попал!

- Кха, саки, кха! - завопил Фрада. - Что вы, саки? Я ведь о вашем же благе забочусь! Не хотите - как хотите. По мне, хоть козла вожаком изберите, хоть корову царицей назначьте. Не все ли равно? Фрада и за коровой не сгинет.

...За каждым старейшиной - целый род. И нравится роду или не нравится, он обязан поддерживать своего старейшину. Речь Фрады всколыхнула собрание. Речь Фрады поколебала твердость и прямоту суждений. Речь Фрады вызвала разброд в мыслях и высказываниях.

Чтоб расколоть прочный ствол вяза, древодел вбивает бронзовый клин.

Волк, стремясь разъединить табун и прижать молодняк к чангале, пробегает, оскалив зубы, между косяками.

Фрада вколотил клин острой речи в сознание людей и разделил толпу на несколько частей, не согласных одна с другой.

Саки спорили, переругивались.

Неизвестно, чем бы кончился день, если б к священному костру не приковылял старый пастух с растрепанной бородой, в драных штанах, седой.

Казалось, одно из неказистых, вкривь и вкось перекрученных деревьев, растущих в песках и не дающих тени, вдруг ожило, зашевелилось и, неуклюже ступая, притащилось на совет. Так он был сух, сутул, морщинист и жилист.

Кожа старика, впитавшая жар палящих солнечных лучей, ледяной холод вьюг, пыль, соль, едкий дым степных пожарищ, отливала дикой глянцевитой теменью, словно слой пустынного загара на древнем камне.

Слезились, подслеповато щурились глаза, обожженные пламенем дневного светила, изъеденные песком, на лету хрустящим в пору ураганов и бурь.

Со лба струился, разбавленный салом и грязью, обильный пот.

Косолапо заносилась носком за носок пара ветхих сапог; она еле держалась на ступнях ног, выгнутых округлыми боками мохнатых коняг, на которых сак, сколько помнил себя, передвигался, ел, пил, спал, хворал, видел сны, обнимался и дрался.

Никто не знал, как его зовут.

От него густо и остро пахло пустыней. Он вынырнул из самого низа, из толщи толщ медноликой толпы.

Из среды тех, кто незаметно рождается в тряской повозке или в золе у костра и растет на пронизывающем ветру с ягнятами и щенятами.

Кто верит всем и всему и с верблюжьей терпеливостью несет тяжесть жизни, даже не подозревая, что она может быть иной.

Кто безропотно трудится, думает лишь о знакомых вещах: о жене и детях, о песке и лошадях, кто не умеет говорить и смеяться, держится всегда в стороне, стыдится себя, сам не зная - почему, и страсть как не любит выступать на советах.

Но треснет и камень, коль его раскалить.

- Э-э... кхум! - проворчал пастух сипло и хрипло и небрежно отпихнул ногой ластившихся к нему собак. Он откашлялся, отхаркался, высморкался и сплюнул прямо в священный костер. - Вот что, честная мать. Стада... э... э... вытоптали всю окрестность. Травы нет. Пора, честная мать, двинуться вниз по реке, на нетронутые пастбища. Чего же вы расселись? Дела у вас нету, что ли?

Он недоуменно пожал плечами в рубцах заживших и свежих ран.

- У нас в семействе четверо братьев, три сестры. Здравствовал отец слушались отца. Погиб отец - слушались мать, пока и она... Умер Белый отец - осталась жена. - Старик махнул скомканной шапкой в сторону Томруз. - Вот она и умна, и скромна, и добра, и все такое. Пусть, честная мать, и будет нашей матерью. Какого, к бесу, нужно еще вождя?