Пятнистая смерть

- Э, нет! Самой нужны.

- Для чего?

- Тебя на привязи держать.

Разговор был пустой, но веселый, и юнец подумал с завистью: "Хорошо им вместе, должно быть. Она любит Хугаву - по глазам небесным вижу, по улыбке. Ах-вах, когда же и мы так... с Райадой? Горе моей голове".

- Я сейчас, - кивнул Спаргапе табунщик. - Нечисть завелась у малыша. Никак не одолеть. Приходится снимать волосы, пусть это и грех...

В семействе Хугавы было немного людей. Огня, как говорят в пустыне хватало на всех. И в отличие от крупных семейств, где каждая малая семья питается из отдельного котла, здесь дружно садились за одну скатерть и дед с бабкой, и отец с матерью, дяди и тети, родные и двоюродные братья и сестры, невестки, племянники и племянницы, а также несколько пленных сугдов и тиграхауда, принятых в дом, по сакскому обычаю, на правах сыновей.

Спаргапе дали место рядом с Хугавой.

Пища у саков была простой, грубоватой, зато вкусной и сытной. Никаких сластей, солений и печений. Поели жирной мясной похлебки, заправленной диким чесноком и мятой. После еды отерли засаленные руки о волосы, брови, усы и бороду, у кого была борода. Выпили по чашке кобыльего молока.

Затем юнец и Хугава улеглись на берегу озера, в густой пахучей траве.

- Что скажешь? - улыбнулся Хугава. - Пришел пострелять?

Спаргапа вцепился в тонкий, но крепкий стебель солодки и попытался его сорвать, но растение не поддавалось.

- Эх, друг Хугава, эх! - Он с натугой одолел тугой, упругий стебель, хлестнул им себя по шее. - Не до стрельбы сейчас. Скажи, Хугава... эх, туман у меня в голове! - скажи, друг: смог бы... смог бы ты быть главным вождем хаумаварка?

- Я?! Что ты, парень! Какой я вождь? Нужно много чего повидать на свете, чтоб десятками тысяч людей верховодить. Такой же светлой головой владеть, какая у отца твоего была. Вождь - это как отец для детей: самый старший, самый умный, самый сильный человек в семье.

- Самый старший? Нет, Хугава. Ты - молодой, а все в твоем семействе слушаются тебя. И старики, и дети. Выходит, не в летах дело, а в голове.

- Ну, это семейство, а то - союз племен, - сказал Хугава нехотя.

- Теперь скажи, Хугава... - Спаргапа отвел глаза в сторону, сунул ободранный стебель в рот, - скажи, друг: подошел бы... сумел бы я быть предводителем саков? Да, да! Чего ты опешил? - оскорбился Спаргапа. Разве я какой-нибудь ягненок паршивый, что меня нельзя выбрать главным вождем? Я - сын великого старейшины!

- Не рановато ли... о таких вещах? - пробормотал пораженный Хугава.

Спаргапа рывком поднялся, поднялся и обескураженный табунщик.

- Хочу быть вождем - и все! - Спаргапа по-детски упрямо топнул ногой, обутой в мягкий сапог с коротким голенищем.

Стрелок бросил на юношу косой взгляд изумления. Спаргапа уловил этот взгляд, круто покраснел от убийственного стыда, крепко рассердился на Хугаву, но еще крепче - на себя.

- Не хочу... но так нужно, - поправился Спаргапа, избегая проницательных глаз сородича. - Если ты - друг, за меня кричи сегодня на выборах. Ладно?

Хугава не ответил.

Спаргапа резко повернулся, приблизил к стрелку лицо, бледное, словно тростниковый корень. Губы юного дривика кривились, глаза, на миг ослепшие, скосились к переносью. Весь он так и корчился от ударившей в голову ярости.

Как говорится в легенде: "Буйные жилы его передернулись. Из глаз, как от огнива, посыпались искры. Длинные кудри взвились кверху, точно хвост жеребенка, стоит, рыча, черный верзила, снизу прямой, сверху сутулый..."

- Кричи за меня на совете! - взвизгнул Спаргапа. - Или... я не знаю, что сделаю... и тебя зарежу, и себе живот распорю!

И он с зубовным скрежетом перекусил стебель солодки.

Он и медный прут перекусил бы сейчас.

Жалкий и потерянный, неверными шагами потащился Спаргапа к городищу, а Хугава стоял у озера и смотрел ему в спину, вскинув изогнутые брови на лоб, почти до волос.

- Что с ним такое? - соображал с горечью "Хорошими коровами обладающий". - Был не совсем умен - совсем глупым сделался. Кто-то крутит беднягу. Это Райада...

Негодование плотно сомкнуло крепкие челюсти пастуха.

- Ладно, друг, - проворчал он сурово. - Я покричу на совете... Если жеребца не объездить смолоду, потом к нему - не подступись. Не согнул деревцо, когда прутиком было - не согнешь, когда в кол превратится. Хугава вспомнил обритого братишку и усмехнулся. - У тебя тоже нечисть в голове завелась. Что ж? Останешься без волос.

СКАЗАНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ. ГРОМ И МОЛНИЯ

Среди гостей - купцы из дружественной Сугды [Сугда (Согдиана) - в древности область Зеравшанской долины].

С ними - странный, одетый так же, как и они, в халат с закругленными полами и узкие штаны, но по ухваткам и выговору - чужой человек, нездешний: торговец из далекой Эллады.

У саков он - впервые. Грек следит за туземцами сосредоточенно, с тем же любопытством, с которым бывало, взирал на родине на сборища растерзанных вакханок.

Саки - люди большей частью рослые, смуглые и длинноголовые, с миндалевидными глазами, сияющими чернотой из-под тяжело нависших век, с толстыми округлыми носами и грузными подбородками. Они похожи на мадов, на мужей персидских.

Но немало среди них и белокожих, золотистоволосых, с прямыми или крючковатыми носами и сухими точеными лицами. Солнце Турана не вытеснило еще из синих и серых глаз северной прохлады.

Тут и там промелькнет в толпе густо-коричневый лик, носящий признак близкого родства с чернокожим курчавым югом.

Сверкнут иногда с плоского желтого лица два острых, косо разрезанных глаза - через них глядит на западного гостя иной восток, не сакский, неведомый, отгороженный стеною неприступных гор.

"Боги сотворили сей народ из сорока различных племен".

Их замкнутые ряды кольцами охватывают курган и широко раздаются по лугу, словно круги, расходящиеся от брошенного камня по зеленой воде. На кургане - старейшины в столь же потрепанной одежде.

- Похоже, бродяги степей соревнуются между собой в крайней бедности, - заметил грек. - Но коли уж они до того убоги и нищи, что вынуждены ходить чуть ли не в лохмотьях, то почему так горд и независим их вид?

Сугды пояснили:

- Сак нетерпим к излишеству. Кочевники довольствуются одеждой простой и грубой, зато прочной и удобной для верховой езды. Их гордый вид выражает презрение к роскоши. Взгляни на оружие. У всех - и у старейшин родовых, и у номадов рядовых - щиты крепки, луки мощны, копья отточены, мечи в добротных ножнах. Сак говорит: "Одежда служит мне одному. Так? А мне одному ничего не нужно. Довольно рубища, чтоб прикрыть наготу. Мечом же и щитом я защищаю не только себя и свой дом - я единокровных сородичей им обороняю, как они обороняют меня. Не ради себя - ради них я и забочусь о мече и щите". Саки содержат в порядке и уздечки, наплечники, нагрудники лошадей, которых холят больше, чем родных детей, - без лошади кочевник пропадет в пустыне.