Страница 3 из 6
"Больно?"
А потом была весна. Буйно цвели яблони, только что отгремела весенняя гроза, и они прыгали по островкам в лужах, засыпанных белыми лепестками. "Ещё три экзамена, и порядок. Можно паковать вещи. Ты как, не раздумал летать?" - тот она наконец промахнулась, подняв тучу брызг - "Вот зараза, моё новое платье!"
Он смотрел, как она отряхивается, и ворочал в непривычно гулкой пустой голове: ещё три экзамена, и можно паковать вещи… Возьмут, не возьмут в лётное училище… Сердце вдруг защемило от… от чего? От предчувствия близкой разлуки? Ерунда, как это их можно разлучить? Кто это их посмеет разлучить? Бред!
"Замуж пойдёшь за безродного?" - вдруг спросил он. Она перестала отряхиваться, выпрямилась. В зелёных глазах ни капли смеха.
"Позовёшь - пойду"
А потом было солнечное воскресное утро 22 июня 1941 года.
"От Советского Информбюро…"
… Они завалились в военкомат всей толпой. Военком, поводя мощными будённовскими усами, дождался, пока стихнут возгласы. "Все высказалыся? Теперь слухайте, що я вам кажу. Кто думае, що на войне треба тильки солдаты, глубоко ошибается" - он вдруг посуровел - "А робыть кто буде? Кто снаряды будет делать, патроны, винтовки? Те же танки и самолёты? Паровозы водить кто буде?" - он треснул кулаком по столу - "Що буде, коли каждый солдат себе сам буде место выбирать - где хочу, там воюю?" Военком оглядел попритихших ребят "Вот що я вам кажу, хлопцы. Ваше от вас не уйде… Будемо гутарить прямо, война началась не очень ловко, так що протянется, должно, с год, а то и боле. А пока сбирайтеся, принято решение об эвакуации вашего детдома-интерната, значит, на Урал" "Как на Урал?" "Да вот так! И разговорчики мне тут! Будете робыть, там сейчас рабочие руки ой как нужны. Всё, свободны! Исполнять!"…
… "Нас завтра увозят на Урал куда-то. Говорят, работать надо, на заводах рук нехватка большая. И не откажешься, сейчас война, по законам военного времени знаешь… Дождёшься меня?"
Зелёные глаза близко-близко.
"Немцы Минск взяли"…
– Бабушка, не подскажете, Гнутовы не здесь проживают? В этом доме до войны они жили…
Сухонькая старушка, возившаяся в огороде, с усилием распрямилась.
– А ты кем им будешь?
– Жених Машин - твёрдо выговорил Иван.
– Эх, солдат… - старуха зашмыгала - Нету их никого. Отец у них коммунист был, сразу, как немчура понаехала, в партизаны подался, ну а семьи партизан, сам знаешь… Убили их фашисты проклятые. Повесили вдвоём с матерью, как раз под Новый Год. А после и отца убили где-то.
Иван стоял, боясь пошевелиться, понимая, что стоит ему шагнуть - и он повалится, как подрубленный.
– Где схоронили? - услышал он чужой, посторонний голос. Разве это его голос?
Старушка поколебалась, потом решительно скинула фартук и двинулась к калитке, на ходу подхватив прислонённую к забору палку.
– Пойдём, солдат, покажу ихнюю могилку. Уж ты не обессудь, они обе в одной…
Иван стоял возле неприметного холмика, обложенного дёрном. На толстой доске была приколочена жестяная пятиконечная звезда, уже слегка поржавевшая. Ниже на фанерке было выведено чёрной краской "Гнутова Елизавета Максимовна - 1901-1941" "Гнутова Мария Алексеевна - 1924-1941" Фанерка выделялась светлым тоном - очевидно, прибили не так давно. Вот и всё…
Он не помнил, как долго стоял возле могилы. Он не помнил, как оказался на той самой скамейке в том скверике, где грустный Пушкин уныло отбывал свой срок в зарослях акации и сирени. Теперь кусты были ещё гуще, зато приземистей. Иван пригляделся - молодая поросль лезла из земли, забивая старые пеньки. Очевидно, немцы в своё время вырубили здесь кусты, опасаясь партизан. И Пушкин уцелел, только ещё сильнее облупился. И даже скамейка сохранилась, надо же. А её нет.
Солнце садилось, и надо было думать, что делать дальше. А собственно, чего ему тут делать дальше? Пребывание в этом городке потеряло для него отныне всякий смысл…
– Ну что, Иван Семёнович, Земля и вправду круглая? И мир тесен?
Перед ним стояла всё та же красотка в тёмно-зелёном дорожном платье и чёрных туфельках. Впрочем, не стоит лукавить: не красотка - красавица. Вот только красота эта… Ну, неземная - лучше не скажешь. И даже немного боязно подумать, как с такой можно взять и лечь в постель…
– Девушка, ну зачем вам за мной шпионить? Я уже сказал - вешь не продажная…
– Да ладно, ладно. Не хотите, как хотите. Но не ночевать же вам на улице из-за несостоявшейся сделки?
Да, тут она нанесла Ивану мощный контрудар. И нечем ответить. Ночевать, конечно, можно и на этой вот лавке…
– Да, ночевать, конечно, можно и на этой вот лавке, но смысл? Даже если вы решили уехать, первый поезд будет только завтра после обеда.
Она решительно встала, ухватив его за рукав. Вырываться было бы очень глупо.
– Идёмте, тут недалеко. Будете спать в тепле и уюте. Со своей стороны я обещаю, что не буду пытаться обесчестить и лишить невинности товарища старшего сержанта. Зато у нас дома есть вкусный куриный суп.
Иван почувствовал раздражение. Куриный суп… Тут вся страна на карточках сидит, а у неё, видите ли, куриный суп…
Лазурные глаза серьёзны донельзя.
– Понимаю ваше раздражение, товарищ старший сержант. Пока вся страна, как один человек, сидит на карточках… Но что делать, если она уже погибла?
– Кто? - тупо спросил Иван вдруг севшим голосом. Как ноет сердце…
– Курица, кто же ещё. Соглашайтесь, уважаемый Иван Семёнович…
– Знаете что, мадам, катитесь вы колбасой!
Она отдёрнула руку, как от удара плетью. Прекрасные лазурные глаза налились жёстким светом.
– Это ваше последнее слово?
– Могу добавить, если тебе недостаточно - окончательно взъярился Иван, отрезая себе всякие пути к отступлению. Как ноет сердце… - Катись, сказал!
– Хам!!!
Словно в лоб Ивану влепили пулю из "парабеллума". Мир вокруг завертелся и погас.
Иван очнулся сразу, как вынырнул из воды. Он сидел в мягком кожаном кресле, запрокинув голову на высокую спинку.
– Как ваше самочувствие, дорогой Иван Семёнович? - сочувственно спросил мягкий мужской баритон.
Иван повернул голову. Справа от него стоял парень, по виду лет восемнадцати-девятнадцати, не больше. Тонкое, точёное лицо, словно вылепленное из алебастра. Кожа, как у девушки… Сопляк, маменькин сынок, не нюхавший фронта. Даром что накачан.