Страница 2 из 2
А она ни капельки не удивилась, только сказала:
-Ты зачем приехал?.. - А потом нам совершенно другим тоном: - Дети, вы идите, я вас сейчас догоню.
Мы пошли вперед, а они за нами, по дороге. Тимке этот тип, кажется, очень не понравился. Я-то ведь Тимку хорошо знаю. Он даже побледнел и беспрерывно оглядывался. А они сзади о чем-то говорили не очень громко. А потом этот тип как закричит:
-Ну что мне теперь, повеситься, что ли?! Любой бы на моем месте так поступил!
Тут мы стали прислушиваться, а она ему говорит спокойно так:
- Любой трус так поступил бы на твоем месте, любой трус и ничтожество!.. Понял? Видеть теперь тебя не могу!
А потом она нас догнала и, когда мы были уже у кладбища, сказала:
- Давайте посидим немного в тени, устала что-то. Мы сели на траву, и она нам сказала, что последний раз была на пиршагинском кладбище лет десять назад, когда ей было столько лет, сколько нам сейчас. Про типа она ни слова не ска-зала. А Тимка сидел бледный и молчал. Ему всегда на кладбище не по себе, даже днем.
Утром этот тип приплелся на пляж. Сперва ходил вокруг, потом подошел. Они опять о чем-то говорили. Он попробовал взять ее за руку, а она сразу же отодвинулась.
Потом этот тип говорит Тимке:
- Мальчик, вот тебе деньги, купи мне, пожалуйста, сигареты.
- Идите сами и купите! - Это так ему Тимка ответил.
Я в первый раз слышал, чтобы Тимка так со взрослыми разговаривал. Этот тип ничего не сказал, вид у него был доволь-но-таки жалкий, а она на Тимку как-то странно посмотрела. Потом тип уехал, а мы пошли купаться, но она в этот день была задумчива и молчала.
Незаметно в тот месяц летело время. И наконец наступил тот вечер.
Мы сидели перед ее домом. Одноэтажный дом с верандой. И никого, кроме нас троих, не было. Таир, как только наступили сумерки, куда-то исчез. Мы сидели молча, а она тихо напевала свою любимую песню. Это был наш последний вечер. Утром она уезжала из Пиршагов. Кончился ее отпуск, а нам до занятий в школе оставался еще целый август. Как мы будем без нее целый месяц, я уже не представлял. Кажется, и Тимка тоже - он си-дел и молчал. Впрочем, за последнее время он, как узнал, что она должна уехать, все время молчит. И бабушка говорит, что Тимка похудел, наверное, его сглазили...
Как сегодня помню тот вечер. Душный такой вечер, июльский. Очень приятно пахло цветами того дерева с серебристыми листьями - никак не могу запомнить, как оно называется. Звезд не было видно, и луны тоже. Она перестала напевать. И теперь мы все трое молчали. Потом прилетела эта проклятая сова, усе-лась на дерево - ни дерева не видно в темноте, ни совы - и начала противно стонать. Пришел мельник Садых и сказал, что не к добру кричит эта сова каждую ночь, а он, Садых, никак не соберется прикончить ее из двустволки. И начал рассказывать страшные истории про сову и скелет. Но никто его в этот вечер не слушал.
Потом она пошла в комнату собирать вещи. Автобус ходил в город в половине шестого утра. Она быстро уложила все ве-щи - их у нее немного было - и вдруг сказала, что куда-то подевала свой платок, тот самый, географический. Мы все стали вспоминать, где она могла его оставить, и решили, что она его оставила на кладбище днем, когда мы возвращались из селе-ния... Она сказала, что утром зайдет перед отходом автобуса на кладбище и найдет его... Потом Садых спросил, не нужно ли ей утром помочь отнести в селение вещи. Она вышла на порог от-ветить ему и вдруг спросила, где Тимка. Тимка и вправду куда-то исчез. Только что был здесь, а теперь его нет.
Она сказала, что, наверное, Тимка пошел на кладбище за ее платком. Я тоже так подумал, хоть и знал о том, что Тимка боится даже проходить ночью мимо кладбища. Но все-таки я тоже подумал, что Тимка пошел на кладбище. До сих пор не-понятно мне, почему я так подумал. Мельник Садых засмеялся и сказал, что он не знает в Пиршагах ни одного мужчину, который мог бы пойти на это кладбище ночью. Даже начальник милиции не пойдет ночью на кладбище. А уж про Тимку, про этого ре-бенка, и говорить нечего.
Она ему не ответила и пошла по дороге к кладбищу, а мы с Садыхом за нею. Садых шел и ворчал, что все это ни к чему, а если даже Тимка сдуру и пошел на кладбище, то уже все равно умер от разрыва сердца. Я видел, что Садых ужасно боится.
Она сперва шла шагом, а потом побежала. Мы за несколько минут добежали до кладбища.
Вышла луна. И теперь чинары у входа и надгробие отбрасы-вали на белый песок черные тени. Тихо. Только сверчки звенели и песок скрипел под ногами...
Мы зашли за ограду, прошли несколько шагов и вдруг у склепа увидели Тимку, и не одного - перед ним стояла какая-то высокая тень. Это нам тогда показалось, что это тень.
Тимка о чем-то спокойно разговаривал. И вот тут-то раздал-ся страшный крик - это закричал Садых и бросился стремглав за кладбищенскую ограду.
Мы подбежали к Тимке и видим, что он разговаривает с Таиром. Оказывается, Тимка пришел на кладбище, нашел пла-ток и уже собрался уйти, как его кто-то окликнул. Тимка обер-нулся и увидел, что со склепа спускается худая длинная тень... Это конечно, был не скелет, а Таир, который каждую ночь приходил ночевать на кладбище. Вот где он, оказывается, пропадал по ночам...
Тимка подошел к нам и отдал ей платок. Наверное, это при свете луны он казался таким бледным. Она взяла платок и ничего не сказала.
Как всегда, домой мы шли втроем, а сзади топал Таир и что-то лопотал непонятное... Куда так быстро исчез Садых, мы так и не узнали.
Мы подошли к ее дому и стали прощаться.
Она положила руки Тимке на плечи и поцеловала - сперва его, а потом меня.
- Вы будете хорошими, смелыми людьми! - сказала она нам.
Но я чувствовал тогда, что она говорит это Тимке, одному Тимке.
Мы ушли...
Ночью я проснулся оттого, что услышал, как плачет Тимка. Я никогда раньше не слышал, чтобы он плакал. Даже когда в прошлом году его укусила змея и нога его опухла и стала толстой, как бревно, даже тогда он не плакал... Утром она уехала. А Садых говорил всем в Пиршагах, что он в жизни не встречал такого смелого человека, как Тимка.
1967