Селижаровский тракт

"Ну, Дуська, - говорит он про себя, - останешься вдовой, нагуляешься вдоволь, если мужики останутся. Может, тогда и поймешь, что был у тебя муж неплохой, что любил тебя... Так тебя вряд ли кто полюбит, побалуются - и в сторону. Покусаешь еще локти... Да ладно, - перебивает он себя, - чего это вздумал хоронить прежде времени. Поживем еще, повоюем". Он кладет руку на плечо Шергина:

- Давай, Шергин, двигай. Как из лощины выйдешь, веди огонь что есть сил. Патронов не жалей. Оттуда уже будут видны немцы, понял?

- Есть. Первое отделение, вперед! - И Шергин, обгоняя людей, бросается на поле.

За ним цепью рассыпаются сперва первое, а потом и остальные отделения и, пробежав несколько десятков метров по полю, ныряют в лощину. Не очень-то она глубока, но все же скрывает... И сразу же треск нескольких пулеметов и завывание мин. Потом над взводом в воздухе рвется что-то - раз, два... четыре, а дальше уже не сосчитать...

Небольшие серые облачка почти неподвижно висят над лощиной... Бризантные, думает Кравцов, представляя, как сверху на головы и спины людей летят раскаленные кусочки металла, от которых уже не спастись ничем...

Время перестает существовать для Коншина. Он стоит за большой елью и не сводит глаз с шергинского взвода. Ему даже невдомек, что надо бы лечь, потому как пули шаркают по лесу, взвывают над головой и отделенные без его команды укладывают людей у кромки леса. Поодаль, тоже за елью, стоит Чураков, он на правом фланге своего, третьего, взвода, а его лейтенант на левом. Он тоже не спускает взгляда с поля, на котором мечется первый взвод, и, пожалуй, только сейчас в его душу холодной противной струйкой вливается страх.

"Не так все делается, не так", - думает он и сжимает свой тяжелый кулак, стараясь придавить легкую дрожь в пальцах, и ему хочется не быть одному. Он оглядывается - Пахомыча нет, он со своим отделением левее, а Коншин тут, рядом. Надо к Алехе, решает он, резким движением выбрасывает тело и в несколько прыжков достигает Коншина, хватает его за руку. Тот секундно отрывается от поля, слегка пожимает пальцы Чуракова.

- Иван?

- Я... Вдвоем веселее.

- Да... Лучше.

Конечно, лучше, только ствол дерева не укрывает их двоих, а пули-то рыскают по роще...

От первого взвода тянутся первые раненые - кто бегом, придерживая простреленную руку, кто ковыляет, припадая на раненую ногу. Носилок на роту четыре штуки. С одними санитары, подгоняемые санинструктором, бегут вдогон первому взводу и через некоторое время обратно - тащат тяжелораненого.

- Если потери будут большие, взвод отведут и наступление отменят, говорит Коншин Чуракову.

- Откуда знаешь? - удивляется тот.

- Слыхал.

- Точно?

- Точно.

- Дела... - протягивает Чураков. - Это ж ни в какие ворота не лезет. - И чувствует, что какая-то постыдная надежда заползает в душу. - Выходит, может, нам и не придется?

- Может. Но как глядеть на это?

- Да... - Чураков разражается длинным ругательством.

Подбегает Кравцов и бухается под ель.

- Чего столбами стоите? Ложись!

И вот они втроем лежат около ели и видят, как из лощины уже на поле выбегает Шергин, падает и, лежа, взмахом руки подтягивает людей. Появляются еще двое, трое, потом еще, еще, рассыпаются цепью и открывают огонь. Их стрельба почти не слышна в грохоте разрывов, треске разрывных пуль, которыми засыпали немцы их расположение, но огоньки из стволов видны.

- Молодец Шергин-то, - протягивает Кравцов, и не поймешь - одобрение в его словах или боль какая-то.

- Мы пойдем? - не может скрыть дрожи в голосе Коншин.

Кравцов не отвечает, только смотрит долго, а потом, чуть скривив губы в улыбке, тихо говорит:

- Ничего, держитесь, ребятки... - поднимается и тяжелой рысцой отбегает от них к землянке помкомбата.

Лежа им плохо видно поле, и потому они встают - у каждого полтуловища закрыто стволом, а половина открыта.

Шергин поднимается, что-то кричит и бежит вперед. За ним - взвод. Но теперь-то уже видно, как мины рвутся прямо среди людей. Видно, как раненые отползают назад; видно, что некоторые лежат уже недвижно... И вдруг Шергин падает!

- Видишь, Иван?

- Вижу.

К Шергину подползает кто-то из бойцов. Наверное, его связной Сашка. Склоняется над Шергиным, что-то делает. Поле окутано дымом от разорвавшихся снарядов, мин, и потому видно плохо.

- Перевязывает, - говорит Чураков.

Ну, теперь вряд ли без Шергина взвод станет передвигаться, - думает Коншин. Теперь надо его отводить. Скажу ротному, что Андрей ранен. Но что это? Шергин поднимается. Виден закатанный рукав телогрейки и бинты на руке. Еще слышен его голос - "вперед", и он опять бежит по полю, а за ним - перебежками его поредевший взвод.

"Не надо, Андрей, - про себя бормочет Коншин. - Ты же не знаешь... тебя "на пробу" пустили. Не надо. Уходи с поля. Уходи. Тогда отведут и твой взвод. Уходи. Ты же ранен, ты же имеешь право..."

Но Шергин бежит и неизвестно как, но заставляет бежать за собой и свой взвод. Кучка людей на огромном поле. С трех сторон немцы, и с трех сторон огонь. Неужели Шергин не понимает, не видит, что его никто не поддерживает, что вот-вот должна быть команда "отход"?

- Надо отводить взвод. Смотреть нет мочи. Я к ротному, - говорит Коншин.

- Погоди. Так и послушает тебя ротный. Да и не в нем дело, - кладет руку ему на плечо Чураков.

- Но нельзя же так. Он же тронутый, Шергин. Погубит себя, погубит людей...

Кравцов и помкомбата, тоже спрятавшиеся за стволом большой ели, смотрят на шергинский, барахтающийся под пулями и взрывами, взвод. Четыре одиноких цепочки, в которых по семь-восемь человек... Считай, половины уже нету, а прошли метров триста только, впереди еще ох как много... Сейчас взвод залег. Наверно, очень плотный огонь. Пора отводить, думает Кравцов, касаясь рукой спины помкомбата. Тот понимает его жест.

- Сейчас решим. Иду звонить комбату.

Но тут опять взметывается с земли Шергин, а за ним и остальные.

- Герой, - бормочет Кравцов.

- Да. Надо представить к награде. К звездочке.

- Ему Героя нужно. Не меньше.

- Героя? - удивляется помкомбата.

Но Шергин опять падает. И не поймешь: ранило ли еще, или залег?

Кто-то снова склоняется над ним. Значит, ранило второй раз, а может... Но нет, видно, как перевязывают его.

- Ну, хватит, Шергин! Давай обратно! - вырывается у Кравцова.

- Да, пожалуй, надо отводить... - Помкомбата трогается к землянке, где телефон, но Шергин поднимается.

Хромая, он что-то кричит, машет рукой и идет вперед... За ним, перебежками, следует взвод.

- Хватит, лейтенант! Либо отводи, либо посылай в поддержку! - в сердцах выпаливает Кравцов, весь дрожа.

Помкомбата на миг задумывается, потом решительно режет:

- Да. Посылайте связных во второй и третий взводы - пусть начинают!

- А вторая рота пойдет?

- Да. Давайте скорее!

Когда связной от Кравцова подбегает к Коншину, тот стоит на коленях около лежащего Чуракова и рвет гимнастерку на его груди. Под левым соском небольшая дырка, крови совсем нет, и это вначале удивляет Коншина, а потом он понимает Чураков мертв, и кровь свернулась...

Отчаяние, какого не испытывал никогда в жизни, охватывает Коншина.

- Ваня, Ваня... Как же так?.. Иван, дорогой... Мы же три года вместе... Как же это?.. Иван... - бормочет Коншин.

Связной опускается рядом с ним.

- Товарищ командир... Товарищ командир...

Коншин непонимающе смотрит на него.

- Товарищ командир... ротный приказал - второму вперед, - прошептывает связной.

- Что?.. Куда вперед? Зачем?.. - не доходит пока до Коншина.

- Наступать второму взводу... Старший лейтенант приказал, - повторяет связной.

- Наступать? - наконец понимает Коншин и взрывается: Какого черта! Передай ротному, что мне не "вперед" нужно, а настоящий боевой приказ! Я три года в армии! Понял?