Рапорт командира Головина

На морозном воздухе дышалось легко. Андрей Андреевич вспомнил о том, что с госпиталем кончился запрет на курение. Сунул руку в карман бушлата, нашел пачку с голландским табаком. Но вспомнил о потере трубки, и сразу пропало хорошее настроение. Еще и часы. Хорошие были, хоть и старинные и не особенно шикарные с виду.

Подходя к пристани, Головин еще издали услышал гудки пароходика, отходившего на берег. Головин заторопился, забыв о ноге, попробовал побежать, но через пять шагов остановился и даже тихонько застонал от боли. Пароходик отваливал от пристани, а Головин, проклиная все на свете, ковылял к мосткам.

- Товарищ командир! Товарищ Головин! - Знакомый веселый голос окликнул его откуда-то снизу. Это был рулевой Захарченко. Он стоял на сходнях к мосткам. Веселый голос разозлил Головина еще больше. Еле сдерживаясь и не оглядываясь, буркнул что-то неопределенное и пошел дальше.

- Куда же вы, товарищ командир? - крикнул Захарченко. Тогда Головин обернулся и увидел свой катер. Серый красавец, чистенький, убранный по-праздничному, покачивался в стороне, у края мостков.

- Мы за вами пришли, товарищ командир, - болтал Захарченко, начальник отряда послал. Мы знали, что вас сегодня выпускают. А инспекторские смотры... - Захарченко забежал сбоку и протянул руку, чтобы поддержать Головина и помочь спуститься по наклонным сходням. С растопыренными круглыми руками он был похож на человека, бережно несущего драгоценный, легко бьющийся сосуд. Головин обиделся. Ему показалось, что Захарченко смеется над ним.

- Я сам могу ходить. Оставьте руки, - отрезал он.

Захарченко опустил руки, растерянно заморгал и молча поплелся сзади.

Когда Головин подошел к катеру, вахтенный так лихо отрапортовал ему, что Андрей Андреевич не мог не обрадоваться, даже несмотря на свое мрачное настроение. Но, проходя по палубе, он услышал, как механик шепнул радисту:

- Наш старик притопал.

Андрей Андреевич не понял нежно-добродушной интонации, с какой это было сказано, и снова нахмурился.

"Еще не знают, что я не буду у них командиром", - подумал он.

Не подымаясь на мостик, Головин прислонился к рубке. Катер вел старшина Денисов, старательный и способный парень. Головин знал, что Денисов считает его, своего командира, идеалом настоящего моряка. Но опять было приятно представлять себя несчастным и обиженным.

"Выслужился. В командиры лезет. Выскочка!" - подумал Головин о Денисове, и самому стало стыдно этих мыслей. Сердито застучав палкой, прошел на корму.

Катер вошел в гавань и аккуратно пришвартовался.

На высокой стенке стояли начальник отряда, помполит, инструктор из Управления и секретарь партбюро.

Головин поднялся на стенку. Денисов, Захарченко и другие краснофлотцы вышли за ним.

Начальник отряда протянул ему руку. Поздоровавшись с начальником, сумрачный Головин расстегнул бушлат и в кармане кителя нащупал бумажку, написанную в госпитале.

- Поздравляю, товарищ Головин, - сказал начальник, и все обступили Андрея Андреевича.

"О чем это он?" - с беспокойством подумал Головин.

- Поздравляю с превосходными результатами, с прекрасной работой, с настоящим успехом.

Головин совсем растерялся.

- Вместе со мной, - продолжал начальник, - вас поздравляет весь отряд и вот, - он кивнул на инструктора, - и Управление поздравляет: ваш катер, ваш экипаж, вот эти ваши воспитанники, вышли в инспекторских смотрах на первое место по округу. По округу, товарищ Головин! Лучшие ударники, ваши краснофлотцы, все сфотографированы со знаменем отряда. А вас, товарищ командир, Управление награждает вот этой штукой. - Начальник полез в карман и положил на ладонь Головина серебряные часы. На крышке была выгравирована надпись.

Андрей Андреевич, счастливый, сияющий и смущенный, не смог прочитать, что там написано. Наверное, от волнения буквы расплывались. Едва разобрал свое имя в начале надписи: "Андрею..." Сунул часы в карман. Заикаясь и почему-то хрипя, сказал:

- Спасибо... Спасибо вам... - и замолчал, тяжело дыша.

Все поздравляли его, рассказывали подробности. Он видел лица людей как через пелену тумана и едва понимал слова.

Не зная, куда девать руки, сунул их в карман, достал табак. Рассеянно шарил, отыскивая трубку. Потом нащупал руками какую-то бумагу, оторвал кусок от нее и свернул толстую, кривую цыгарку. Закурил и закашлялся. Пробурчал добродушно: "Вот, черт, бумага толстая", и, стряхивая пепел, прочел на цыгарке "Р а п о р т".

"Т" уже сгорело.

Тогда Андрей Андреевич скомкал в кармане остаток бумаги и незаметно выбросил.

Ветер подхватил бумажку, взмыл ее кверху и шлепнул в воду. Хлестнула волна, покрыла пеной серый листок и, закружив его, понесла в море.

Море было серое, под серым, осенним небом.