Конспект-контекст

Драгомощенко Аркадий

Конспект-контекст

Аркадий ДРАГОМОЩЕНКО

КОНСПЕКТ-КОНТЕКСТ

Все это известно, однaко требует повторения. Так декорaтивная решетка китайского интерьера по сути своей неисчерпаема. Повторения не существует, поскольку время - есть. Есть, следовательно, несовпадение, отклонение, остаток, требующий иного подхода.

Орнамент состоит из дыр или из перехода от одной пустоты к другой. Где находится различие между одной пустотой и другой? Различие не существительное. Расположение невозможно. Ничто не меняется, изменяя себя. Есть странствие и есть странствие: "цель одного в наблюдении исчезновения старого, другого же - в наблюдении изменения" (Ле-цзы).

Делить дыру смехотворно в той же мере как представлять себе поэта с мраморными крыльями или огненным ртом.

Предстает ли воображению то, как вот этот язык в живой чешуе слюны комкает себя, мнет, под стать глине и пальцам одновременно, возносится к небу, замирает там на мгновение растраты взрыва, сворачивается... -докучает ли воображению этот "образ", когда рука переходит из "странствия" в "странствие"? Хлебников -- вот что приходит на ум, когда возникает речь о странствовании борозды: Астерий собственного Лабиринта, зеркала, опрокинутого под небесами, крот (Мандельштам), угодивший в западню корней в поисках "неделимой частицы языка", предвечного центра, Формы, подобно тому, как физика угодила в западню языка в устремлении к неделимой части. Существует ли слово?

Предпочтенье, отдаваемое в древнем Китае не количественной, но качественной характеристике числа, позволяет предполагать, что "И Цзин" - не пособие по алеоторике, но первое исследование в области синтаксиса. Итак, "язык не упал с неба", "язык есть деятельность..." общества. Я думаю о кувшине, потому что он кокон. Вращение породило орнамент.

С одной стороны, понятие "человек" понуждает меня говорить о сумме неких свойств, точнее об их пучке, с другой стороны, я, полагаясь на опыт, могу вообразить человека, которого боль сводит до полного безразличия по отношению к окружающему. Есть ли мера боли, и если есть, из чего она возникает? Где пролегает различие между человеком и камнем? Самовыражение требует некое "я", требующее выражения... Воспоминание означает всего лишь иное воспоминание. Мы рождены дважды - впервые в "разделение" между собой и матерью. Не означивание, - но расслоение. Второй раз, до самой смерти неустанно рождаться в мир, то есть в это нескончаемое разделение. По мере того как мир зиждет себя, вписываясь в меня, я изменяю его, пребывая в несовпадении рождения и смерти, прибывая к последней. Зрение - процесс запаздывания. Процесс, скорость которого не совпадает со скоростью понимания. "Увидеть значит создать". Слово создать - двойного закрепления. Впрочем, как и увидеть, - предполагающее ослепление. Чему обучены в языке? Не слышу. Я говорю, что не переживание, не выражение переживания, но усилие, открывающее капсулу языка, опрозраченного в представлении, будущему. Не слышу. Тому, чего не было, но что заключено уже и всегда в нем как возможность: поэзия дается в акте предвосхищения факта самой возможности. Все это известно, однако требует повторения. Что ты сказал? Пространство молчания создается временем речи. Я знаю. Звучание смысла обнаруживает себя в немоте "ничто" между звуком и звуком, знаком и знаком. Между тобою и мной? Совпадение - небытие. Но поэзия начинается как незнание. Изгнание ли незнание? У Гомера море было красным. Смыслы обязаны возникновением...

Два времени: "длительность" изменения общественного сознания и "длительность" изменения значения в поэзии несоотносимой в скорости превращения. Каждое стихотворение не что иное как машина войны. В итоге мы вновь говорим об истории. Язык накопленный, язык "сокровище", не растрачиваемое в утрате, в-ращеньи, умирает. С этого начинается скольжение по кольцу маленьких трагедий Пушкина - "Скупой Рыцарь" если кольцо может иметь начало. Какие-то физические законы позволяют вообразить некую карту.

Слишком человеческое лицо фашизма покрыто ритуальными татуировками правильного языка. Многое не происходило на наших глазах, но неоднократно мы становились свидетелями того, как язык умирал и становился убийцей, предаваясь мыльным фантазиям. Воображение отличается от фантазирования, как словоформа есть от словоформы если бы. Авангард - одно из смертоносных клише.

Восприятие - это питание мира. Что было до единицы? Изобретение является обретением из того, что не может быть опознано. Конгруэнтность S логики не опознает не-тождества субъекта. Воображение есть неначинающееся, непереходное действие предвосхищения. Обратное тому - ностальгия по неразделенности, слиянности, неразличимости, безразличию: безответственности. Орнамент представляет собой систему дыр, прекращений. Пустота - сердцевина тростника. Источник эхо, ответа. Она начинается в "не", в "не-я", в не-себе/я. Предписание зрению/я. Пустоты нет, но мы говорим о ней. Мы говорим о строке, народе, любви, поэзии. Есть ли это? Поэзия это такое состояние языка, которое в своей работе постоянно превосходит актуальный порядок "истины". Кто определяет, каким быть нашему знанию или как определяется тот, кто должен это определять, и так далее. Тот (Джехути) вне определений, будучи чертой безначального перехода.

Фраза Вернера Гейзенберга, в которой произведено замещение одного слова: "Описываем ли мы в поэзии нечто объективно сущее, нечто такое, что в каком-то смысле существует независимо от человека, или же поэзия представляет собой всего лишь выражение способности человеческого мышления?" Какая замена произведена в этой фразе? Или же "эта неопределенность относится уже никак не к предмету, а только к языку, на котором мы говорим о нем и несовершенство которого мы в принципе не можем устранить?". В этой фразе замен не производилось.

Иллюзии "я".

В момент смерти языка возводится фигура "врага ценностей". Только отрицание, мнится, позволяет говорить о том, к чему нельзя прикоснуться языком. Вкус и геометрия различные вещи.

О чем спрашивают поэта?

Корпуса энциклопедий способны удовлетворить: Словари предлагают: Психология, социология, политика, мифология, религия разворачивают: Словесность обещает: Институты информации исполнены рвения: etc.

Но поэзия всегда иное.

Все это известно, но мы вынуждены повторяться. Поэта, ни о чем не спрашивая, спрашивают о том, возможно ли спрашивать то, на что нельзя получить ответа, - не спрашивая, спрашивают: существует ли такой вопрос, отсутствие которого порождает ту самую неодолимую тревогу, благодаря которой естественно вполне сомнение во многом, не исключая и очарования патерналистских отношений "держателя истины" и ее потребителя. Либо: может ли человек (не сведенный к уровню безразличия камня) рано или поздно обрести-(из) возможность задаться таким вопросом? И каков должен быть "ответ", эта жемчужина, объемлющая раковину? Ответственность - модус слуха. Тень мертвого языка переходит в призрак универсального, единого (единственного), теперь уже количественно беспредельного: пожирание.

Но язык не может быть присвоен по той причине, что он есть несвершающееся бытие или Бытие. Совершенное действие не оставляет следов... Поэзия - несовершенство per se. Несвершаемость как таковая. Утешения нет. Как не существует слова. Переход через "ничто" в другое: "Катострофа не есть завершение. Это кульминация в столкновении и борьбе точек зрения (равноправных сознаний и их миров). Катастрофа не дает им разрешения, а, напротив, раскрывает их неразрешимость в земных условиях, она сметает их не разрешив" (М. Бахтин). "Моцарт и Сальери" Пушкина - идиома, слепок циклона, нерасторжимое единство дисконтинуальности, воз-вращающего идею жертвования, разделения, обретения значения в его же ускользании. "Существует ли речь?" (Чжуан цзы).

Переход от вопроса к спрашиванию о пределе, границе, об очертании смысла, освобождаемого в обещании, в речи, в возможности только, в поэзии. История не облатка пространства, тающая на языке. Мужество заключается в нескончаемом утверждении мысли, преодолевающей "порядок актуальной истины", самое себя.