Страница 2 из 5
- Да тоже не могут, Дунь... У молодых жизнь - сплошные проблемы. Так что придется нам с тобой вдвоем ехать, - не стал вдаваться во внутрисемейные подробности Мельников.
Впрочем, сестра и без того помнила, как его жена после похорон своих родителей заявила, что следующие похороны, на которых она будет, - это ее собственные. Мельников и не надеялся, что жена поедет хоронить свекра, отношения с которым у нее были всегда натянутые, еще хуже со свекровью. У дочери своя семья, маленький сын, тоже не гладко в семейной жизни - нет-нет да и приедет или позвонит матери, поплачется, пожалуется на собственную свекровь, тесноту... Того и гляди совсем заявится.
Но больше всего его беспокоило сейчас другое. Завтра в дороге наверняка предстоит разговор с сестрой по поводу дальнейшего местожительства матери, ведь оставлять ее одну в таком возрасте в деревне нельзя. Так что предстояло забирать ее в Москву... У кого она будет жить? Конечно, можно поступить и так: мать попеременно будет жить то у него, то у сестры... Но Мельников все же надеялся, что сестра возьмет мать к себе... дочь как- никак. Ведь матери у дочери наверняка будет лучше, чем у снохи. Так-то оно так, но у сестры, что называется, "свой геморрой". Она вот уже почти пять лет живет без мужа, разведена, на шее двое взрослых, но неустроенных детей, сама безработная после сокращения, а у него, напротив, и работа, и заработок неплохой, и квартира просторная. В общем, разговор предстоял нелегкий.
Вечер прошел в сборах. Перед тем как ложиться спать, жена не удержалась и спросила насчет дальнейшей судьбы свекрови. Мельников вспылил:
- Я отца еду хоронить... понимаешь?! И ни о чем больше думать не хочу!
- Во-во, а потом сестрица твоя бедной да несчастной прикинется, и нам мать к себе брать придется, а тут и Ирка со своим семейством подвалит. Вот бедлам-то: и родители, и дети, и внуки, и правнуки - все в двух комнатах! слезливый голос выдавал нешуточное беспокойство жены.
Пасмурным утром Мельников встретился с сестрой на Ленинградском вокзале. Ее, как и его, никто не провожал. Черные платок и пальто... Немолодая женщина в трауре... Немолодая? Мельников всегда считал сестру молодой. Да и как же иначе, ведь между ними десять лет разницы. Он родился еще в военном сорок четвертом, а она в пятьдесят четвертом, и сейчас ей всего сорок пять. Хотя, конечно, смотрелась Дуня неважно для своих лет. Мельников удивлялся, как сильно укатала его сестренку Москва. Он часто пытался представить, что бы сталось с ней, не подайся она вслед за ним после школы в столицу. Как бы сложилась ее судьба и как бы сейчас она выглядела? А ведь какая была красавица: в меру рослая, фигуристая, а уж лицо... Лицом Дуня пошла в отца: приятная округлость, чистая кожа, голубые глаза. Не то что Василий, унаследовавший материнскую длиннолицесть и угреватость. Сколько парней (и каких!) бегало за Дуней в их родной Топорихе. Но крепко наказала жизнь сестру: москвич, за которого она вышла, оказался пьяницей и гулякой. А вот кое-кто из тех, кем она пренебрегла в свое время в Топорихе, вышли в большие люди, правда, не в Москве, а в Твери и Бежецке; но, как говорится, чем быть последним в Риме...
В электричке до Солнечногорска разговаривали мало. Сестра, как и следовало ожидать, пожаловалась на трудности с деньгами. Мельников пресек ее стенания сообщением, что у него деньги есть и о расходах на похороны беспокоиться не стоит. Сестре стало неудобно, и она поспешила сказать, что тоже наскребла... пятьсот рублей.
- Курс двадцать пять пятьдесят, - как бы про себя изрек в ответ Мельников.
- Что ты сказал? - переспросила сестра.
- Да так, ничего. - он не стал обижать сестру сравнением, что "наскребла" она с тем, что вез он.
Где-то за Клином сестра наконец вкрадчиво намекнула:
- Мать-то забирать придется... Как ты думаешь, Вась?
- Придется, - нехотя, словно ежась от холодной воды, ответил Мельников. - Может, потом, Дунь, поговорим, как похороним?
- Потом некогда будет, - уже твердо возразила сестра. - Об этом лучше загодя подумать, и насчет дома тоже. Как на сороковины поедем, надо и маму забрать, и дом продать. А покупателей сейчас подыскивать.
Мельников удивленно взглянул на сестру - он не ожидал, что она уже все обдумала и даже наметила план действий. Поразмыслив, он согласился:
- Ты права. Мать там одну никак нельзя оставлять - заболеет, и позвать некого. Ты, я гляжу, уже все продумала. Давай-ка поделись соображениями.
- Ничего я не продумала, ты же старший, вот ты и думай... Только вот, Вась, то, что у нас три комнаты... ты учти, у меня как-никак парень и девка взрослые... ну и с деньгами у нас всегда напряг. Мой сволочь как специально ждал, когда дети вырастут, чтобы алименты не платить.
- Я все понимаю, Дунь. Но если дом продадим, деньги появятся... Ты их и возьмешь.
- Господи, да какие там деньги. За сколько можно продать старую избу в такой дыре, да и кому? Соседям на дрова... да, может, что из вещей продадим.
Мельников понимал правоту сестры, но сдать позиции и согласиться взять мать на свое полное обеспечение... Впрочем, от обеспечения он бы не отказался, но ведь сестра явно намекала, чтобы он взял мать к себе, чего Мельников более всего не хотел.
- Хорошо, Дунь, давай прикинем. Пусть все деньги, что от дома и вещей выручим, - твои. Ну и я в свою очередь согласен помогать... Ну, тысячи по две в месяц. Тут и на мать, и вам немного останется... Пойми, Дунь, ко мне мать сейчас никак нельзя, они же с Людмилой... сама знаешь. Да и неудобно свекрови у снохи жить, когда родная дочь есть.
- Ну спасибо, растолковал, братец дорогой! - сестра отвечала злым отчетливым шепотом, так что соседи по электричке невольно покосились на нее. - Да я скорей с голоду помру, а побираться даже у тебя не стану. Пожалел... как же. То ли дашь, то ли нет, а я за тобой бегай как собачонка. И что Людка твоя скажет, когда ты каждый месяц по две тысячи нам выдавать будешь? Не тебе - мне что она скажет? Не знаешь? А я знаю и слышать от нее этих слов не желаю.
- Что ты несешь? Это же мать моя... Я же не милостыню вам предлагаю.
- Ну да, а потом твоя подсчитывать будет, сколько из тех денег мы на мать, а сколько на себя потратили, и в глаза колоть...
- Да брось ты, Дунь, так мы ни о чем не договоримся. - Мельников смущенно оглядел пассажиров, чувствуя, что они прислушиваются к их разговору, тональность которого резко возросла. - Не хочешь так, давай по-другому: три месяца у вас, три у нас...
- А ты случайно не забыл, сколько лет нашей маме? Она еще переезд в Москву выдержит ли. Она же всю жизнь в деревне, возле леса прожила. А у нас юго-восток, самый неблагоприятный район в Москве. - Сестра давала понять, что матери и с экологической точки зрения лучше поселиться в Северном округе, недалеко от парка, где располагалась квартира брата.
Получив информацию к размышлению, Мельников весь оставшийся до Твери путь хранил молчание. Он пожалел, что вчера отказался от обсуждения этого вопроса с женой - наверняка бы они обмозговали и свои "домашние заготовки". В Твери, пока добирались до автовокзала, разговор не возобновлялся, а в битком забитом автобусе брат и сестра оказались далеко друг от друга.
Сколько раз Мельникову в своей жизни приходилось преодолевать этот путь от Москвы до родной деревни. Последний раз, когда отец в письме попросил поправить заметно покосившуюся избу. Уже тогда было ясно, что дни отца сочтены. Даже удивительно, что он смог прожить столько, имея за плечами два года фронта и тяжелое ранение. Отец любил подчеркивать, что воевал именно первые два года - с сорок первого по сорок третий, когда не расщедривались на ордена, но когда и был перемолот основной, кадровый состав вермахта. Дождь наград отец уже не застал- под Орлом он был прошит из "шмайсера", и после госпиталя его комиссовали. Но свою единственную награду - медаль "За отвагу" - отец ценил выше всех прочих, выданных ему уже после войны, юбилейных медалей и "обязательного" ордена Отечественной войны. Так же, впрочем, пренебрежительно он оценивал и награды более молодых орденоносцев, захвативших лишь конец войны, когда немец уже не тот был, с детским садом воевали.