Заросшие

С вечера лодку проверили, нашли дырку, заклеили, потом надули и оставили до утра. Еще затемно опять подкачали, снесли на воду и положили в нее помлесничего-Геню. Тот был плох. Зубы в его пересохшем рту будто еще сильней завалились назад, глаза тоже впали и текли сукровицей. Обе ступни у него распухли и посинели аж до лодыжек.

Саня чувствовал себя лучше и до лодки добрался сам.

Им передали рюкзак с едой и ружье. Саня оставил себе патронов, сколько мог взять в одну руку, остальные вернул: «Если что, то вам пригодятся боле!» Генину бескурковку он не взял. Как будто даже побрезговал: когда-то новенькое ружье покрылось по стволу ржавчиной, а лак на цевье и ложе потускнел и потрескался.

С рассветом Саня оттолкнулся от берега, кивнул «бывайте с богом», и лодка с двумя бородатыми стариками, едва помещавшимися меж круглых черных бортов, ушла по течению. Вермут залаял и побежал за ними по берегу.

— Будь у меня самого, ёчи-мачи, столько детишек, я бы тоже часу не ждал, — проговорил Севолодко и первым пошел к избе. — Ну, чего? — оглянулся он на Максима и Градьку. — Пошли, что ли, дале ломать?

Все пошли ломать внутреннюю стену хлева, ядреную и сухую.

Какие-то бревна они сумели выворотить еще вчера, как только Градька вернулся с последней неутешительной вестью и когда Саня резко заволновался — плыть!

«Наутре с самого ранья! Покуда у меня самого… покуда еще хожу, а не то будет, что с Геней. Чего, не сколотите какой-либо плот? А не то нас тут и схороните. Вон за рекою церква стояла, все-таки погост, святая земля, вот там и заройте!» — со слезой в голосе говорил Саня. И, как начал переживать, поминать жену как уже вдову и детей как уже сирот, так и не успокоился, пока Максим не обещал ему завтра же отдать лодку. Остальные должны были плыть на плотах.

Плотов было решено рубить два, каждый на двух человек.

Проводив мужиков, Градька, Всеволод и Максим рубили по очереди окаменевшие, мертво захрясшие в пазах бревна. Один рубил, другой подменял, Севолодко наждачным бруском поправлял свободный топор.

— Будь мой трактор, — иногда мечтал он, — зацепил бы тросом да разом и своротил. А то выколупывай тут. По бревнышку-то…

Градька продолжал махать топором, отмахиваясь от слов, как от мух. После обеда надо будет вязать плоты, и надо еще догадаться — чем? Гвоздей как кованых, прямоугольных в сечении, вытащенных из стен избы, так и круглых, фабричных, оставшихся от геологов, было штучно, да Градька и не верил железу: там оно быстро перержавеет. Откатывая к реке бревно, он ощупывал капроновые растяжки палатки, отчего Максим как-то внутренне зажимался, но не отказывал.

Максим часто разворачивал карту, внимательно ее изучал и в который уж раз поднимал вверх и ронял вниз брови. Иногда он подзывал Севолодку, который с охотою узнавал на карте ближайшие к Селенью деревни, но особенно удивлялся десяткам других, которые еще значились на старой «генштабовской» карте. Севолодко только и восклицал: «вот здесь у меня жила баушка с дедушкой, а вот здесь крестная, а-а… дак это ведь наша…» — и пытался рассказывать о каждой деревне. При этом он начинал шмыгать носом и пальцем тереть глаза.

К сумеркам хлев лишился десятка бревен, а палатка — растяжек, но плоты были собраны. Ночевали все вчетвером в зимовке. Севолодко с Градькой на нарах, а Максим с Диной в спальных мешках, на разостланной на полу палатке. За весь день меж них не было сказано и десятка слов.

Максим все ворочался и ворочался. Не прошло часа, как он стал выбираться из своего мешка и, опершись рукою на лавку, поднялся в рост. Градька тоже уселся на нарах. В темноте погремел спичками. Максим на фоне окна кивнул головой.

Спички тратить им не пришлось, зола еще берегла угольки, и костер разгорелся сам. Белый дым от костра поднимался неколебимо вверх, и ежели колебался, то, чудилось, лишь откликаясь на человеческое дыхание. Шумела вода, под берегом шлепала по воде какая-то ветка, за избой ухнул сыч.

— Попробуй еще раз вспомнить. Когда ты упал на палец и потерял сознание, лес был другой или нет? — спросил Максим, возвращаясь к их общей заботе.

— Не помню.

— А сколько могло пройти времени?

— Ну… — Градька хотел быть точным. — Если считать по времени пальца… Не знаю. Рука же, говорю, затекла…

— По времени пальца… А потом вы очнулись, спокойно вышли из леса и при этом много не постарели, так?

— Так. Я уже думал об этом. Может, вся штука в том, что это не я вошел в лес, а лес наполз на меня? То есть, не я во время вошел, а оно само как бы…

— Время… — потер щетину Максим, — змея, глотающая свой хвост. Если нас будут глотать с той же скоростью, скоро мы попадаем в свое прошлое, в далекое прошлое. Лес поглотит нас всех. Он неостановим. Прямо нашествие триффидов. Хотя нет, триффиды отдыхают.

— Триффиды?

— Это такие шагающие растения…

— Не понял.

— А вы не читали? И кино не смотрели? Ну, был роман такой, фантастический. Растения вдруг начали шагать на ногах-корнях и нападать на людей. Но это фантастика. Не наш случай. Тут лес растет. Просто и банально растет. Только очень быстро. Согласны?

— Да. Чего ж не согласен-то.

— Он растет так быстро, что через какое-то время нам придется начинать все сначала. Вырубать его, выжигать, корчевать, распахивать поля… Караул, короче. На юге наступают пустыни, а здесь… Но сравнение, боюсь, некорректное.

— Да. Лес не песок. Лес все же можно вырубить, — рассудил Градька. — Хотя зачем вырубать? Тут половина деревень и так уже заросла. Идешь по тайге, вдруг осинник, вдруг березняк, значит поле. На некоторых еще загонки видны. Видно, как раньше пахали, сохами еще, будто половицы… И следы деревни найдешь… А теперь лес. Да и сам район обезлюдел. Населения сократилось в три раза…

‍