Смешной баобаб

– Болван твой математик! Старение и смерть – прогрессивные факторы биологической эволюции. Да и вообще о вечной жизни могут мечтать только заскорузлые эгоисты…

«Расти обратно, расти обратно…» Где и когда я слышал эти слова?

И тогда я вспомнил Каро и смешной баобаб.

В лаборатории Батумского ботанического сада сидели новые, совсем молодые люди, а старые ученые ушли на покой: построили в пригородах дачи и разводили сады.

– Как ваш баобаб? – спросил я ведущего научного сотрудника.

– Что?

– В вашем саду рос баобаб из Африки.

– Что-то не помню.

Он вытащил из книжного шкафа толстую книгу и долго ее листал.

– В каталоге не числится, – наконец сказал он.

– Как же так? Я лично сидел в тени этого великолепного дерева.

– Когда, простите за нескромный вопрос, это было?

– Лет… лет пятнадцать-двадцать тому назад…

Молодой человек присвистнул:

– За это время мы так часто меняли растения, удаляли погибшие, подсаживали новые. Может быть, когда-то и был баобаб, а сейчас нет.

Действительно, теперь холм был пустынным, и только море у его подножья серебрилось, как прежде.

Там, где раньше росло дерево, осталось небольшое, поросшее травой углубление, и в самом его центре торчала тоненькая, высохшая веточка. Она легко сломалась у меня в руках, и я сунул кусочек в карман.

О Каро в ботаническом саду тоже никто ничего не знал, и я решил всю эту странную историю выбросить из головы, как вдруг совсем неожиданно она вновь воскресла во всех самых мельчайших подробностях.

Из очередной экспедиции в Аджарию возвратилась шумная ватага моих аспирантов. Они наперебой рассказывали о стариках, которым по сто, сто двадцать и даже сто пятьдесят лет.

– Но самая любопытная история произошла в одном ауле, километрах в сорока к востоку от Батуми! Представляете, приходим с рюкзаками, в коротких штанах, с палками, а на нас никто не обращает внимания. Даже ребятишки! Такого еще никогда не бывало. Не аул, а потревоженный людской муравейник. Мужчины на одном краю базарной площади, женщины – на другом. И все говорят, говорят, кричат, размахивают руками и так далее. Выясняем, в чем дело. Оказывается, ничего необычного. «У тетушки Валии откуда-то взялся ребенок». – «Ну и что здесь удивительного?» – «Тетушке сто восемнадцать лет». – «А где тетушка Валия живет?» – «Вон в том доме, но она никого не принимает». Мы – к дому. Двери на запоре. Стучим. Показывается старуха. Сразу видим – слепая. «Как здоровье, бабушка?» «Уходите прочь! Вы разбудите ребенка!» – «Но мы, сами знаете, не из тех». Представляемся. Академия наук и так далее. Специалисты. Врачи. «Ах, врачи? Тогда заходите. Мне нужен врач». Заходим. В постельке хныкает малыш, около годика; может, чуть-чуть побольше. «Славный малыш, – говорим, – давно родился?» – «Нет, он пришел». – «Как так – пришел?» – «Ножками. Только вот хромает. Ножку в горах сломал». Осматриваем. Действительно, ножка сломана. Кладем гипс. Повторяем вопрос, теперь более строго. «Давно родился?» «Пришел, говорю я вам». – «Значит, он вам чужой, тетушка Валия?» – «Нет, не чужой. Это мой сын». Чокнутая старуха! Как мы ни бились, твердит: «Пришел, и это мой сын…» Вот так история!

– А она не называла малыша по имени?

– Называла.

– Как?

– Каро. Кажется, Каро…

…У меня на рабочем столе в институте геронтологии стоит небольшая прозрачная коробочка. На белоснежной салфетке покоится кусочек сухого желтого дерева, и под ним надпись: «Смешной баобаб».

Конечно, это, может быть, и не тот баобаб, а маленький Каро у тетушки Валии, может быть, совсем другой Каро…