Послание

Я не знаю, сколько времени мы там находились. Мне самому трудно в это поверить, но я начисто забыл и о жаре, и о палящем солнце над головой, и о том, что я в зале не один. Я ходил и ходил вдоль его стен, раз за разом обходя зал по периметру, но я не помню, чтобы хоть раз осознал повторение открывающихся передо мной картин - нет, всякий раз они были разные, они менялись в моем сознании. Так, будто с каждым обходом зала с них спадала какая-то пелена, так, будто кто-то за моей спиной постоянно менял декорации. Это было невероятно, это было какое-то наваждение, сумасшествие... И я не знаю, к чему привело бы меня все это, если бы Вернел, наконец, не встал на моем пути.

Я не сразу осознал, что он загораживает мне проход, не сразу сумел расслышать его голос. И только потом, когда наваждение схлынуло, вдруг понял, что я вообще ничего не слышал, что все мое сознание заполнили могучие и торжественные звуки - нет, не органа, а чего-то еще более величественного. И вдруг наступила тишина, и в этой тишине я услышал обеспокоенный голос Вернела:

- Что с тобой, тебе плохо?

- Нет, нет... - я покачал головой, огляделся по сторонам. И почувствовал страшную, чудовищную усталость - и жар, который навалился со всех сторон. Но снова повторил: - Нет, ничего.

- Пойдем скорее отсюда, - голос Вернела был полон беспокойства. - Так и тепловой удар получить недолго.

Я не сопротивлялся, когда он, как ребенка, повел меня за руку из дворца. Мне было плохо - наверное, я действительно перегрелся. На площади перед дворцом Вернел усадил меня на стул под навесом, дал какую-то таблетку, воды, включил охладитель и направил мне в лицо поток прохладного воздуха. Это было блаженство - но в то же время мне по-прежнему было плохо. И я не слишком четко помню, что было потом. Наверное, они пригнали прямо ко дворцу джип - это было нетрудно, улица от ворот была достаточно широкой. Я помню шум мотора, запах горячей смазки и раскаленное сиденье, до которого поначалу больно было дотронуться, помню, как нас вдруг затрясло на ухабах - наверное, когда джип выехал из города. Помню прохладу и полумрак комнаты, куда меня поселили накануне, какую-то фигуру в белом халате - конечно, доктора Сиренова, мы с ним потом даже подружились. И все, дальше я уснул.

Но сон мой был беспокоен. Сон мой был повторением яви.

Стоило мне закрыть глаза, как торжественные звуки вновь заполнили сознание, и вновь поплыли перед глазами картины гипнотических узоров, сотворенных Кьерром, и вновь я шел, не в силах оторвать от них взгляда. Но путь мой был теперь мучителен, каждый шаг налитых свинцом ног давался с величайшим трудом и причинял боль, солнце немилосердно жарило с вышины, и сам воздух, казалось, сопротивлялся моему движению, обволакивая тело невидимой, но вполне весомой и ощутимой вязкой субстанцией. И все же я не мог позволить себе остановиться, я все шел и шел вперед, накручивая один за другим круги вдоль стен сохраненного в моей памяти зала, и величественная неземная музыка, звучащая торжественно и трагически, не оставляла в сознании места для вопроса о том, куда и зачем я иду. Я двигался вперед, и постепенно в чудовищных картинах, которые открывались передо мной, стали возникать смысл и порядок, и - мне так казалось - я начал понимать что-то чрезвычайно важное, без чего дальнейшая жизнь немыслима.

И вдруг я остановился.

Потому что прямо передо мной была пустота. Абсолютная, черная пустота. Казалось, еще несколько шагов, еще несколько мгновений - и мне откроется, наконец, высший смысл того, зачем я шел этим мучительным путем - но стена с оставленными правителем Кьерром узорами, обрывалась в этой черноте, тонула в ней, и не было никакой надежды найти ответ на непоставленный вопрос.

С этим ощущением полнейшей безнадежности я и проснулся.

Была глубокая ночь. Высокая луна светила в окно, высвечивая на полу ровный прямоугольник. Я лежал на спине - обычно я никогда не сплю на спине - и вслушивался в тишину. Тишина эта была такой, что поначалу мне показалось, будто я оглох. Но стоило мне лишь шевельнуть рукой, положить ее поверх простыни - и шуршание постельного белья наполнило мир грохотом. И вдруг, столь же внезапно я ощутил запахи - легкое дуновение от кондиционера несло в себе десятки различимых запахов. Все чувства мои, наверное, были обострены до нечеловеческого предела, но я не мог понять, почему, зачем это нужно. Состояние это было настолько мучительно, что какое-то время я даже хотел вернуться в оставленный сон - как бы тяжко мне в этом сне ни было - снова забыться и потерять ощущение реальности. Я даже закрыл глаза. Но заснуть мне суждено не было.

Потому что сразу, лишь только я опустил веки, перед моим мысленным взором открылся черный провал, увиденный во сне. Провал, который скрыл за собой истину, познание которой было для меня почему-то жизненно необходимо. И я сразу же понял, что мне необходимо сделать.

Не знаю, что руководило мною - мое ли собственное сознание, дух ли давным-давно мертвого правителя Кьерра - но дальнейшие мои действия были четкими и быстрыми. Так, будто я руководствовался давным-давно разработанным и тщательно отрепетированным планом. Я открыл глаза, встал, почти бесшумно оделся. Я уверен, что это было почти бесшумно - для моего обостренного слуха каждый шорох казался грохотом. Потом я вышел в коридор, осторожно прикрыл за собой дверь, с полминуты постоял, прижавшись к ней спиной и вслушиваясь. Мои движения никого не потревожили. Все так же ровно гудели кондиционеры - днем я вообще не слышал их гудения - доносился чей-то храп из-за двери дальше по коридору, где-то шелестела на ветру бумажка - наверное, на доске объявлений у входа. В окно в дальнем конце коридора попадало достаточно лунного света - включать освещение я не стал. Я не спеша двинулся к выходу. У двери на крюке висел фонарь - я взял его с собой.

Но в пути он мне не потребовался. Луна давала достаточно света.

Через холм я шел той же дорогой, что и накануне утром вдвоем с Вернелом. Он говорил, что здесь встречаются змеи, но я не видел ни одной. Я шел не спеша, и луна светила мне в спину, и тень моя шла впереди, так что каждый мой шаг был шагом в ее черноту. Но я ни разу не споткнулся и не оступился, я шел, выключив сознание, как ходят лунатики, и тело мое само находило наилучший путь.