Страница 5 из 18
- Твои наставники, можно сказать? - проговорил он, не раскрывая желто-парчовых раковин. - Хиппи Поднебесной, можно сказать. - Он взглянул на Меньшикова с улыбкой. - Тебе нравятся?
Меньшиков кивнул.
- Понятно, - сказал майор, - почему ты не веришь в закон.
- Почему? - растерялся Меньшиков.
- Ведь это философы хаоса и беззакония.
- Нет, - сказал Меньшиков, - я верю...
- Но убегаешь от закона. - Майор засмеялся. - Может, в этом и дело?
- В чем? - не понял Меньшиков.
- В том, что ты с самого начала убегаешь от закона. И таким образом твой беззаконный поступок закономерен. То есть, я хочу сказать, что уже и не так важно, что заставило тебя в данном случае поступить так. Или ты готов назвать конкретные обстоятельства? Фамилии?
Меньшиков отрицательно покачал головой.
- Я так и думал. И я сразу почувствовал здесь идеологию. Как бы так сказать?.. Идеологию бегства. Да, Меньшиков?
Они смотрели друг на друга. Два лица: серое сероглазое солдатское и смуглое майорское, с агатом в парчовых раковинах.
- Ну, Меньшиков, - сказал майор, - не морочь нам голову, скажи, да или нет?
И Меньшиков ответил: да, - это вышло как-то помимо его воли. Он еще даже толком не понимал, в чем сознается. И окончательно понял позже, когда майор отпустил его, опустошенного и взмокшего, и он вернулся в свою комнату, сел и уставился в стену в метках от сапог - как будто нарочно черкали нагуталиненными сапогами... И вдруг сообразил, что теперь он действительно поставил крест. Офицерское собрание он изумлял смелыми выпадами против всего и всех, но не против себя. А этот майор каким-то образом заставил его всадить клинок себе в живот. Только что он устроил ему харакири.
...От обеда он отказался. Тут же к нему пришел Лалыка и раздраженно приказал следовать в столовую, эти фокусы лучше приберечь для иных заведений. Меньшиков в самом деле не хотел есть, но Лалыка не собирался оставлять его в покое. Что, спросил он, теперь-то ты понял, что это серьезно? Там с тобой нянчиться не будут.
В столовой никого не было, кроме дневальных. Меньшиков похлебал супа, к каше не притронулся, выпил какой-то сок. Вернулся в штаб. Уазика, на котором приехал майор, возле штаба не было. Наверное, отбыл в Политупр. И где-то там, в верхних коридорах, скоро все будет решено. Или уже решено.
Что бы они ни решили, ясно, что из бурятского отростка коридорной системы он не выберется скоро.
Чертов бык. Изображение одноногого быка, хранителя Музыкальной Палаты, он обнаружил в заповедной библиотеке. Он действительно походил на собаку с длинными ушами. И безрогий. Забавный бык Куй.
Лист кубышки лежал на воде, как зеленое копыто, след в солнечных бликах. Когда он туда вернется?
Неожиданно вечером Меньшикова перевели из штаба на контрольно-пропускной пункт, в специальную гостевую комнату. В комнате с белеными стенами стояла железная койка. Возле нее тумбочка. Окно выходило на сосны. Здесь останавливались родители, приехавшие навестить своих сыновей.
Меньшиков не знал, что и подумать. Никто ничего ему не объяснил.
Он ходил из угла в угол, ложился на металлическую сетку, вставал, приближался к окну. Черт, что это значит.
Окно открывалось. Он осмотрел оконные рамы. Нигде не видно гвоздей. Потянул форточку. И форточка не забита. Всего в нескольких прыжках круглились сосны. Окно, видимо, нарочно вывели на сосны, а не на часть с казармами, штабом, санчастью, - чтобы приезжие любовались природой, а не нравами и видами этой части. До сих пор первое предпочтительней.
На ужине Меньшикову повстречался незнакомый солдат, он сказал, что Конь дает ему добрый совет: не дергайся.
Что он имел в виду?
И почему это вдруг Конь дает ему какие-то советы.
Над этим Меньшиков размышлял допоздна, лежа на койке. За окном стояла ночь. Над соснами мерцали звезды. Это было мучительно.
Рано или поздно он должен был попасть в ловушку, нельзя безнаказанно уходить вспять, от закона.
Но вот за окном ночь. Манит. Ее нечеловеческие уставы. Бесконечные дороги. И реки. Река...
...Узкий нос рассекает течение. Весло крепко круглится в руках... С лопастей летят брызги... Слева и справа движутся строения, ограды, трубы... Медленное противное течение напирает на тонкую шкуру, журчит у носа. Река кажется насмерть забитой. Но вот маячит фигурка с удочкой. Или это памятник далекой эпохе Рыб. Река в черте города почти не петляет. Голос диспетчера. Пасмурно. Над рекой трубопровод. Справа ТЭЦ. Изрытые, изгаженные берега, пена блевотин. Работает экскаватор.
Начинается дождь. Причалить к берегу, укрыться.
Что ему скажет эта грязная унылая река. Куда она может его привести.
Чего ты хочешь? Все равно не получится, как у этого мастера.
После дождя отчетливы все звуки. Где-то впереди поезд. Над рекой железнодорожный мост.
Мост высок. С обеих сторон гигантские железные конструкции.
Из домика на краю моста выходит человек в оранжевой безрукавке.
Медленно он подплывает к мосту. Пахнет железной дорогой: шпалами, мазутом. С моста летят прозрачной кисеей капли. Шелестят, касаясь реки.
Мрачные, заплесневелые мощные бетонные колонны в ржавых потеках.
Весло скрежещет по чему-то железному, хотя глубина большая. Наверное, остатки старого моста.
На правой (по течению) колонне отметки.
В 1907 году река поднималась на одиннадцать метров. Об этом где-то написано: по Базарной площади и по Свиной плавали на лодках, а когда вода спала, жители высыпали на улицы с авоськами собирать рыбу. Такие потопы в прошлом. Река уже слабее. Хотя течение под мостом все-таки сильное. Шум воды усиливает акустическое брюхо моста.
Здесь надо налечь.
Широкий плес.
Тихо.
Положил весло, оглянулся.
Мост. Охранник в оранжевой куртке.
В эти мгновения что-то произошло, догадался Меньшиков.
3
Это была явь, - не сон и не мечта. Он плыл по реке уже много дней. Каждым взмахом весла увеличивая дистанцию между прошлым и будущим. Это движение казалось бесконечным. За песчаной косой вырастала другая коса, если светило солнце, то в воде преломлялись лучи, весло сияло; белыми глыбами отражались в воде дикие груши, черемухи, они еще цвели. В их ветвях неумолчно работали насекомые, Меньшиков слышал, задерживая весло, гудение, электрическое потрескивание крыльев. По реке тянулся шлейф ивового пуха. Или молока черемух, - они стояли белорогими коровами.
В этом был привкус чего-то иноземного, в беспощадной синеве, в душистых рогах. И в памяти просыпались какие-то имена и строки, которые он узнавал в заповедной библиотеке.
Взгляду открывались глиняные обрывы, вязко оплывающие, жирно лоснящиеся на солнце. Массы глины тащили к воде целые островки с травой и кустами и даже деревья. Глины были беловатые и охристые, в рудых жилах. Некоторые деревья утонули у подножия обрывов, и из-под воды торчали только кроны, колеблемые течением. Возле некоторых обрывов образовались черные подводные рощи; в их ветвях скапливалась пена.
Иногда над рекой провисали электрические провода, из-за поворота выплывали избы, коровьи загоны; где-то трещал мотоцикл, выла бензопила, в тени серебристых тополей темно краснел кирпич школы или конторы, на деревянных мостках женщины полоскали белье, мальчишки удили рыбу, - и лодочник, идущий против течения, вызывал удивленные взгляды.
Старики, может, и помнили времена, когда река была дорогой, и на лодках ходили вверх и вниз.
Он поплыл вверх потому, что было проще, удобнее отчалить от города, нежели тащиться с тяжелыми довольно тюками на вокзал и потом ехать в поезде.
Его манили верховья, там еще не успели истребить все леса. И в этих местах он бывал школяром.
И, наблюдая, как неуклюжий и чем-то похожий на ящера красноклювый черно-белый аист опускается в большое гнездо на обгоревшем тополе посреди деревни, он спрашивал себя, не видение ли это пятилетней давности.