Хранители границы

— Я не хочу, чтобы вы понимали! Люди вроде меня — единственное проклятье этого мира, единственная отрава, — она улыбнулась при виде опечаленного Джамила и поспешила остановить его, прежде чем он принялся заявлять, что ничем подобным она не была. — Не в том, что мы говорим или делаем, не в тех, к кому прикасаемся: я не говорю, что мы запятнаны в каком-то напыщенном мифологическом смысле. Но когда я покинула гетто, я обещала себе, что не возьму прошлое с собой. Иногда это обещание легко держать. Иногда нет.

— Ты нарушила его сегодня, — попросту сказал Джамил, — и никого из нас не поразило молнией.

— Я знаю, — она покачала головой. — Все же, было неправильно рассказывать тебе то, что я рассказала, и я буду бороться, чтобы вернуть себе силы молчать. Я стою на рубеже двух миров, Джамил. Я помню смерть, и всегда буду помнить. Но сейчас моя работа — охранять границу. Не давать этому знанию проникнуть в мир.

— Мы не такие хрупкие, как ты думаешь, — возразил он, — Мы знаем, что значит терять.

Маржит серьезно кивнула.

— Твой друг Чусэк растворился в толпе. Так теперь это работает, так вы спасаете себя от удушения джунглями разрастающихся связей и от разделения на изолированные группы театральных актеров, бесконечно играющих одни и те же роли.

— Вы нашли свои маленькие смерти — и я называю их так не в насмешку. Но я видела то и другое, и, уверяю тебя, это не одно и то же.

В последующие недели Джамил полностью восстановил свою жизнь, какой он устроил ее для себя в Нетер. Пять дней из семи отдавались трудной красоте математики. Остальное было для друзей.

Он продолжал играть в футбол, и команда Маржит продолжала выигрывать. Но в шестом матче команде Джамила наконец-то удалось забить гол. Они проиграли всего три-один.

Каждый вечер, Джамил боролся с одним вопросом: В чем именно состоял его долг перед ней? В вечной верности, вечном молчании, вечном послушании? Она не взяла с него слово молчать, вообще не взяла с него обещаний. Но он понимал, что она полагалась на его уважение к ее желаниям, и какое право у него было поступать иначе?

Через восемь недель после ночи, проведенной с Маржит, Джамил оказался наедине с Пениной, в комнате в доме Джореси. Они говорили о старых временах. Говорили о Чусэке.

Джамил сказал:

— Маржит потеряла кого-то очень близкого.

Пенина непринужденно кивнула, но свернулась в удобной позе на диване и приготовилась запомнить каждое слово.

— Не так, как мы потеряли Чусэка. Совсем не так, как ты думаешь.

Джамил говорил и с остальными, с одним за другим. Его уверенность прибывала и убывала. Он заглянул на минуту в прежний мир, но не претендовал на понимание его обитателей. Что, если Маржит сочтет это хуже чем предательством — сочтет новыми пытками, новым изнасилованием?

Но он не мог стоять в стороне и оставить ее добровольно терзать себя.

Труднее всего было поговорить с Езекилем. Джамил провел болезненную, бессонную ночь накануне, пытаясь понять, не окажется ли он в этом разговоре чудовищем и мучителем детей, воплощением всего, против чего Маржит верила, что борется.

Езекиль плакал, не скрываясь, но он был далеко не ребенок. Он был старше Джамила и душа его закалилась лучше, чем у любого из них.

Он сказал:

— Я предполагал такое. Думал, она могла пожить в злые времена. Но я так и не нашел повода спросить.

Три пика вероятности встретились, растеклись в плато, поднялись сияющей башней.

Ведущий произнес:

— Пятьдесят пять, девять десятых. — Самый впечатляющий гол Маржит за все игры.

Езекиль радостно завопил и побежал к ней. Когда он поднял ее на руки и закинул на плечи, она засмеялась и позволила ему. Когда рядом встал Джамил и они сделали трон для нее из скрещенных рук, она нахмурилась на него сверху и сказала:

— Тебе не положено, ты на проигравшей стороне.

Остальные игроки собрались вокруг них, приветственно крича, и все двинулись к реке. Маржит беспокойно глядела вокруг:

— Что это? Мы не закончили игру.

Пенина сказала:

— Мы закончили пораньше, только в этот раз. Считай это приглашением. Мы зовем тебя поплавать с нами. Мы зовем тебя поговорить с нами. Мы хотим узнать все о твоей жизни.

Маржит начала терять самообладание. Она вцепилась Джамилу в плечо. Тот прошептал:

— Скажи слово, и мы опустим тебя на землю.

Маржит не стала шептать, она жалобно закричала:

— Что вы от меня хотите, паразиты? Я выиграла вам эту чертову игру! Что вам еще надо?

Джамил пришел в ужас. Он остановился и начал опускать ее, но Езекиль удержал его руку.

Езекиль сказал:

— Мы хотим быть охранять границу с тобой. Мы хотим стоять рядом.

Криста добавила:

— Мы не можем увидеть то, что видела ты, но мы хотим понимать. Столько, сколько сможем понять.

Джореси заговорил, потом Йенн, и Нарциcса, Мариа, и Халида. Маржит смотрела на них сверху и плакала, ошеломленная.

Джамил сгорал со стыда. Он ограбил ее, унизил ее. Он сделал только хуже. Теперь она сбежит из Нетер, сбежит в новое изгнание, еще более одинокая, чем раньше.

Когда все высказались, наступило молчание. Маржит дрожала на своем троне.

Джамил уставился в землю. Он не мог отменить того, что сделал, и только тихо сказал:

— Теперь ты знаешь наше желание. Скажешь ли ты нам свое?

— Опустите меня.

Джамил и Езекиль подчинились.

Маржит посмотрела вокруг, на своих товарищей и противников по игре, своих детей, свои создания, своих незваных друзей. И заговорила:

— Я хочу пойти с вами к реке. Мне семь тысяч лет, и я хочу научиться плавать.