Доктор

Лев Владимирович КАНТОРОВИЧ

ДОКТОР

Рассказ

В год, когда, по древнему закону, Яков Абрамович стал совершеннолетним, убили его отца, старого сапожника в местечке. В местечке был погром. Яков Абрамович на всю жизнь запомнил этот день. Отец лежал на полу, неудобно и странно подвернув голову и раскинув руки. Черная лужа медленно растекалась под ним. Свет в подвал, где они жили, проникал через маленькое косое окошко, и свет был красным от пожара. Местечко горело. Потом выстрелы загремели на улице, и, прижав лицо к расколотому стеклу, Яков Абрамович снизу вверх видел, как прошли рабочие. Евреи и русские, они шли вместе. Они шли спокойно и стреляли из револьверов, и погромщики разбегались. Это было в тысяча девятьсот пятом.

Двенадцать лет после этого Яков Абрамович жил с матерью. Сначала он учился, но скоро совсем нечего стало есть, и он начал работать на мельнице господина Янкелевича. Он сошелся с большевиками и понял многое за эти двенадцать лет.

Потом был тысяча девятьсот семнадцатый год, и Яков Абрамович ушел из местечка с красногвардейским отрядом. Его мать умерла в тысяча девятьсот восемнадцатом. В двадцатом он стал комиссаром роты. Он был на многих фронтах, несколько раз был ранен и болел тифом, и его назначили комиссаром полка. Красноармейцы любили его за скромную храбрость и за простое, ясное красноречие. У него была жена - тихая, бледная женщина с огромными черными глазами и мягкими чертами лица. Она была коммунисткой, и ее замучили махновцы. Яков Абрамович очень любил ее, и после ее смерти он остался совсем одиноким.

Он демобилизовался, когда кончилась война, и лег в больницу. Оказалось, что у него острый туберкулез. Он никогда никому не жаловался, и об этом никто не знал. Он был при смерти, но его вылечили в Крыму, и в тысяча девятьсот двадцать четвертом он приехал в Ленинград.

Он много раз видел смерть на войне и он не был излишне чувствительным человеком, но мучения чахоточных потрясли его трагической обреченностью и бессилием. Он решил стать врачом и поступил в медицинский институт. Ему было невероятно трудно учиться, и он чуть не заболел снова от переутомления, но он кончил институт и стал хорошим врачом. У него не было друзей среди молодых врачей, кончивших вместе с ним. Он жил совсем один, и его считали немного чудаком и странным парнем. Его профессор предложил ему остаться при институте, и он мечтал стать настоящим ученым, но один его сокурсник получил назначение в Киргизию, а у него была невеста в Ленинграде и ему было жаль уезжать из города, где театры и все такое, и он страдал и мучился. Яков Абрамович подумал, что это очень интересно поехать в Киргизию и драться с бытовым сифилисом и с оспой. Он отказался от предложения своего профессора, и целую ночь старик уговаривал его и говорил о великих врачах и ученых. Но Яков Абрамович уехал в Киргизию.

Это было в тысяча девятьсот двадцать восьмом году. Курбаши собирали басмачей под знамена пророка, и баи старались поднять народ против советской власти.

Яков Абрамович уехал в горы. Он пробирался в отдаленный аул, где был очаг бытового сифилиса, и Тянь-Шань очаровал его своей дикой, могучей прелестью. Первые дни было немного трудно ехать верхом и болела старая рана в бедре, но потом Яков Абрамович привык, и было очень хорошо ночью лежать у костра и вспоминать походную жизнь и боевых товарищей. Проводник-киргиз пел бесконечную песню обо всем, что встречалось на пути, и сплевывал зеленую жвачку насвая*. Маленькие мохнатые лошадки неутомимо взбирались на кручи перевалов и осторожно шли по неверным карнизам тропинок. Яков Абрамович загорел, и кожа много раз слезала с его носа и скул, а губы потрескались в кровь. Он залепил губы папиросной бумагой, и ранки подсохли. Девять дней ехал Яков Абрамович по горам и не встретил ни одного человека. Горы становились все больше и круче. На вершинах неподвижно стояли козлы с невероятными рогами, и следы медведей и барсов пересекали тропинку. На десятый день проводник остановил лошадь на перевале и камчой показал вниз, где раскинулись юрты аула.

_______________

* Н а с в а й - зеленый киргизский табак, смешанный с опием и

известью.

Потом Яков Абрамович, неловко вытянув ноги, сидел на почетном месте в юрте, и проводник рассказывал о нем хозяину. Яков Абрамович улыбался и щурил близорукие глаза. Он не понимал, что говорил проводник. Хозяин был худой, сутулый старичок с пергаментным лицом и с седой выщипанной бородкой. Он внимательно слушал проводника и не отрываясь смотрел на ноги Якова Абрамовича. Проводник уехал, и Яков Абрамович остался жить в этой юрте. Во всем кишлаке только хозяин его юрты немного понимал по-русски.

Яков Абрамович собрал население кишлака и рассказал о болезнях, о врачах и о прививке оспы. Киргизы внимательно слушали. Передние сидели на земле, сзади теснились всадники. Хозяин должен был перевести речь Якова Абрамовича, но он говорил очень мало, и, когда он замолчал, рослый молодой киргиз в рваном халате молча соскочил с лошади и прошел в середину круга. Он снял халат и черную от грязи, заплатанную рубашку.

- Что хочешь, урус, делай с этим, - сказал хозяин юрты и отвернулся.

Яков Абрамович разложил инструменты и привил оспу молодому киргизу. Он сказал старику, что прививку надо сделать всем, и старик, тыча в толпу скрюченным пальцем, выбрал еще десятерых. Киргизы беспрекословно слушались его. Когда Яков Абрамович кончил, старик сказал: "Сегодня довольно, урус", - и ушел в юрту. Киргизы разошлись.

На следующий день, очевидно, был праздник, так как утром старик зарезал двух баранов, и в его юрте собрались киргизы. Потом привели девочку, на вид лет двенадцати, и старик сказал Якову Абрамовичу:

- Это новая жена мне, урус. Четвертая жена.

Но Яков Абрамович с самого начала заметил, что старик болен сифилисом. Он вскочил с места и сказал, что советский закон не разрешает старику жениться, что он не позволит и что пусть девочку уведут отсюда, или старику будет плохо. Киргизы удивленно переглядывались. Они не поняли, что сказал Яков Абрамович. Старик страшно рассердился. Он крикнул что-то по-киргизски, и все вскочили с мест, а девочка заплакала. Потом, наступая на Якова Абрамовича, старик говорил, мешая киргизские и русские слова и захлебываясь от злости. Яков Абрамович не мог толком ничего разобрать.