Страница 14 из 21
Словом, крутился Федор как угорелый. Уж и пуговицу на воротничке оторвало, и лацкан пиджака где-то зацепило, и колени брюк лоснились от масла. Вроде все нормально, но не мешает проверить еще раз. Так. Так. Все так. Теперь ажур. Можно и перекурить, вздохнуть свободнее, отдышаться.
Ну и работенка!
Федор бросился на улицу немного поостыть. Тридцать градусов мороза, может, чуть больше. Хорошо! Прохладно. Ветерок обдувает.
Над входом в Учреждение уже повесили новую вывеску: "Вечный двигатель для удовлетворения все возрастающих нужд населения". В приемное отверстие машины втекала очередь понурых, замерзших граждан, а из выходного отверстия выплескивалась радостная волна отогретых материальным теплом и отеческой заботой людей, бодро волокущих на своих плечах кто трехкомнатную квартиру, кто детские ясли, кто штамп на прописку, а один так даже тащил теплотрассу, отремонтированную, можно сказать, созданную заново из отличных труб нужного диаметра и теплоизолирующего материала, с кирпичной кладкой и бетонными перекрытиями, с траншеей и самим переулком Подгорным, кажется. Тут и не разглядишь толком, так быстро гражданин все уволок. Кто-то тащил в студенческую столовую "Дружба" коровью тушу, которая заунывно тянула: "Последний нонешний денечек гуляю с вами я, друзья". А впрочем, слов из-за воя ветра почти нельзя было разобрать, хотя мелодия была та самая.
Заработала машина, удовлетворенно сказал сам себе Федор и подставил разгоряченное лицо встречному ветру.
А чуть поодаль в каком-то мальчишеском пальтишке, шапке с надорванным ухом и еще неразношенных ботинках местной фабрики стоял писатель Федор Михайлович Приклонов. Стоял и не решался подойти к другому Федору Михайловичу Приклонову, чтобы спросить, как там третий Федор Михайлович Приклонов?
А потом повернулся и, неуклюже переступая ногами, иногда морщась, пошел на завод..."
9
Была середина месяца и аврал на заводе для настройщиков еще не начался. Я пришел домой, как всегда в таких случаях, часов около пяти вечера. Вся семья была в сборе и потихонечку собиралась ужинать. Пелагея Матвеевна смотрела передачу "На переднем крае науки". Она немного "оклемалась", хотя медсестра из третьей горбольницы продолжала ходить ставить ей уколы. Ольга разучивала на пианино первую часть "Патетической" сонаты Бетховена. Валентина раздвигала на кухне стол. Я снял ботинки и сразу проковылял на кухню.
- Ты почему раздетый ходишь в такой мороз? - спросила Валентина.
- Как это раздетый? Ничего я не раздетый!
- Мама же говорила, что ты утром ушел в одном пиджаке. Что еще за мода? - подозрительно посмотрела она на меня.
- Да тут и идти-то всего три минуты, - начал сдаваться я.
- И однако раньше ты раздетый не ходил. Хоть и три, а все равно мороз. Да еще ветер!
- Ладно, не буду больше, - сдался я.
- Ага! Значит, все-таки ходил?
- Ну... Ходил.
- О, господи! А что это с пиджаком у тебя?
- Где? - испугался я. - Что это у меня с пиджаком?
- Да тебя в мясорубку, что ли, толкали? Пуговицы у рубашки нет... А с брюками... Да ты что сегодня делал?
- Станок ремонтировал... фрезерный.
- Фрезерный! С каких это пор настройщики стали фрезерные станки ремонтировать?
- Так ведь работы-то у нас пока нет. А без дела сидеть тоже не положено.
- Федор, скажи честно. Ты опять чудачил?
- Чего я чудачил?
- Скажешь, нет?
- Работал я.
- Работал... А ты знаешь, что сегодня в городе творилось?
- Ничего в нем не творилось.
- Глянь-ка в окно.
Я выглянул в форточку, потому что окно совершенно замерзло. Дом наискосок, который еще вчера, еще сегодня утром глядел пустыми проемами окон, без крыши, засыпанный чуть ли не до второго этажа строительным мусором, заселялся. В четыре его подъезда одновременно рвались восемьдесят ответственных квартиросъемщиков с диванами, холодильниками и прочим скарбом. Дом стоял как игрушечка. Строительный мусор исчез. Еще ранее наполовину растасканный предприимчивыми людьми забор - тоже.
- Ну что, видел? - спросила Валентина.
- Видел. Повезло людям. Пусть вселяются.
- Конечно, пусть. Да только дом не могли так быстро достроить и сдать комиссии.
- Сейчас подрядный метод на стройках внедряется,
- Да хоть, сверхподрядный! Не могло этого произойти.
- Не могло, да произошло. Я-то тут при чем?
- Ты, Федор, не выкручивайся. Куда ты с утра пошел раздетым?
- Куда я хожу по утрам?
- В том-то и дело, что тебя до обеда на работе не было.
- Да там еще и настраивать нечего. Через неделю всерьез начнем.
- Значит, не был?
- Где не был?
- На работе!
- А... на работе. С утра я на работе действительно не был.
- Ох, когда ты только человеком станешь? Где же ты был? Да еще раздетый?
- Ну... в Учреждение ходил... в пальто, впрочем, и шапке...
- И что? Дал тебе Геннадий Михайлович квартиру?
- Да я и не просил.
- Что же тебя туда понесло?
Я не любил говорить про свои литературные дела. Пока пишешь, никому это неинтересно. Да и сыровато получается. Когда еще до кондиции дойдет. Слава богу, Валентина никогда моими писаниями не интересовалась.
- Я же говорил, что пишу повесть про одного... во времени он путешествует. В прошлом, настоящем и будущем.... Вот ночью написал про настоящее. Черновик, конечно, еще... Да и вообще ерунда! Не нравится мне эта глава. Как-то все не так у меня получилось... Писал, писал и вдруг вижу, что он уже в Учреждении... Ну вот и пошел посмотреть, правда это или нет.
- Убедился?
- Кажется, правда? Я его лишь издали видел. Чувствую, что занят. А в само Учреждение я входить не стал. Так... постоял на улице немного. Перерыв у него был. Охладиться выскакивал. Я и домой пошел... На... на работу, то есть.
- Значит, это все его шутки? И с домами, и с ремонтом теплотрассы, и с плавательным бассейном?
- Ну уж подробности мне неизвестны. Тем более про плавательный бассейн. Тут, кажется, никакая фантастика не поможет.
- Ох, Федор... - Валентина все же заметно поуспокоилась. - Напишешь ты что-нибудь на свою шею. Сегодня на кафедре только и разговоров было, что всем квартиры дают. Даже преподавателям и ассистентам политехнического. С ума сойти можно, сколько квартир дали! Три или четыре... А ты, выходит, не просил?
- Нет. Чего еще просить?
- Ладно... Ужинать будем... А те, что сегодня вселяются, они взаправду квартиры получили? Ну, не произойдет так, что это им только приснилось или пошутил кто над ними?
- Нет, уж мой Федор, сын Михайлов, так зло шутить не станет. Он все сто раз обдумывает, прежде чем сделает.
- А Геннадия-то Михайловича, говорят, с должности Главного распорядителя снимают...
- Так уж и снимают! Да кто его снимет? Может, на повышение переводят?.
- А может, и на повышение. Только, говорят, у нас теперь новый Главный распорядитель будет.
- Это не нам решать.
- Знаю, что не нам. Я ведь о том, что слышала... Режь-ка хлеб.
Нарезав хлеб, я расставил три тарелки, солонку, перечницу, разложил вилки, ложки. Обедать в нашей кухоньке вчетвером не представлялось возможным даже в принципе. А Пелагее Матвеевне, восьми пудов весом, сюда и войти-то было трудно. Она ела или в комнате, или после нас. И мне из-за этого всегда было ужасно стыдно, словно я нарочно унижал старуху.
- Иди зови Ольку, - сказал Валентина.
Я шагнул в комнату, остановился у косяка и сначала взглянул, что там делается на экране телевизора. Какой-то ученый рисовал на доске формулы. Теща меня не видела. Вернее, не слышала, так как Олька в это время раз за разом повторяла какое-то трудное место.
- Ты, Оля, так бурчишь или чего-нибудь играешь? - спросила Пелагея Матвеевна.
Это был стандартный вопрос. И задавала его старуха не со зла или желания причинить внучке неприятность. Не понимала она и, наверное, совершенно искренне хотела понять, просто так бурчит на пианино внучка или играет что-нибудь правильное.