Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 2 из 18



- Изверг ты и буржуй... Ничего в тебе, сволочи...

- Обожди.- перервал их Селиванов.- Мы не грабители, надо имущество народное переписать. Давай бумагу.

Под передком среди прочего "народного имущества" в плетеной китайской корзинке лежал белоглазенький и белоголовенький ребенок. В ручонке у него угол коричневого одеяльца зажат. Грудной, маленький, пищит слегка.

Умиленно сказал Афанасий Петрович:

- Тоже ведь... поди, так по-своему говорит, что и как.

Еще раз пожалели женщину и не стали одежду с нее снимать, а мужчину закопали голого в песок.

III

Обратно в захваченной тележке ехал Афанасий Петрович, держал в руках ребенка и, покачивая, напевал тихонько:

Соловей, соловей-пташечка...

Канареечка...

Жалобно поёт...

Вспомнил он поселок Лебяжий - родину; пригоны со скотом; семью; ребятишек - и тонкоголосо плакал.

Ребенок тоже плакал.

Бежали и тонкоголосо плакали жидкие сыпучие и спаленные пески. Бежали на низеньких крепкомясых монгольских лошадях партизаны. Были партизаны спаленно-лицые и спаленно-душие.

У троп задушенная солнцем стлалась полынь, похожая на песок - мелкая и неуловимая глазом.

А пески - полынь, мелкие и горькие.

Тропы вы, тропы козьи! Пески вы, пески горькие! Монголия - зверь дикий и нерадостный!..

Разглядели имущество офицерское. Книги, чемодан с табаком, блестящие стальные инструменты. Один из них, на трех длинных ножках - четырехугольный медный ящичек с делениями.

Подошли партизаны, осматривают, щупают, на руку привешивают.

Пахнет от них бараньим жиром - от скуки ели много, и одежда высалилась. Скуластые, с мягкими тонкими губами - донских станиц; с длинным черным волосом, темнолицые - известковых рудников. И у всех кривые, как дуги, ноги и гортанные степные голоса.

Поднял Афанасий Петрович медноголовый треножник, сказал:

- Тилископ.- И глаза зажмурил.- Хороший тилископ, не один мильён стоит. На нем луну рассмотрели и нашли на ней, парни, золотые россыпи... Промывать не надо, как мука, чистехонькое золото. Сыпь в мешок...

Один молодой из городских захохотал:

- И чо брешет, разъязви ево...

Рассердился Афанасий Петрович:

- Ето я-то брешу, стерва ты почтовая? погоди...

- Кто погоди?

Афанасий Петрович схватил револьвер.

- Цыц.- сказал Селиванов.

Табак поделили, а инструменты передали Афанасию Петровичу - как казначей, может при случае обменять он на что-нибудь у киргизов.

Сложил он инструменты перед ребенком.

- Забавляйся...

Не видит тот: пищит. И так и этак пробовал (в пот даже ударило) пищит дите, не забавляется.

Принесли кашевары обед. Густо запахло маслом, кашей, щами. Вытащили из-за голенищ широкие семипалатинские ложки. Вытоптана станом трава. Вверху на скалах часовой кричит:

- Мне скора-а?.. Жрать хочу... Смену... давай!

Пообедали и вспомнили: надо ребенка накормить. Пищит непрестанно дите.

Нажевал Афанасий Петрович хлеба. Мокрую жамку сунул в мокрый растопыренный ротишко, а сам губами пошлепал:

- Пп-пы... баско... лопай, лешаненок... Скусно.

Но закрыл тот ротишко и голову отворотил - не принимает. Плачет носом, тонко, пронзительно.

Подошли мужики, обступили. Через головы заглядывают на дите. Молчат.

Жарко. Лоснятся от баранины скулы и губы. Рубахи расстегнуты. Ноги босые, желтые, как земля монгольская.

Один предложил:

- Штей бы ему...

Остудили щей. Обмакнул Афанасий Петрович палец в щи и в рот ребенку. Текут по губешкам сальные хорошие щи на рубашонку розовую, на байковое одеяло.

Не принимает. Пищит.

- Щенок умней - с пальца жрет...

- То тебе собака, то человек...



- Удумал!..

Молока коровьего в отряде нет. Думали кобыльим напоить,- кобылицы водились. Нельзя - опьяняет кумыс. Захворать может.

Разошлись среди телег, по кучкам переговаривают, обеспокоены. А среди телег Афанасий Петрович мечется, на плечах бешметишко рваный, глаза маленькие, тоже рваные. Голосок тоненький, беспокойный, ребяческий, будто само дитё бегает, жалуется.

- Как же выходит?.. Не ест ведь, мужики!.. Надо ведь, а?.. Заботьтесь, что ли, сволочи...

Стояли широкие, могучетелые с беспомощным взглядом.

- Дело бабье...

- Конешна...

- От бабы он барана съел бы...

- Вот ведь оно как.

Собрал Селиванов сход и объявил:

- Нельзя хрисьянскому пареньку, как животине пропадать. Отец-то, скажем, буржуй, а дите - как? Невинно.

Согласились мужики.

- Дите ни при чем. Невинно.

Захохотал Древесинин:

- Расти, ребя. Он вырастет у нас - на луну полетит... На россыпи.

Не рассмеялись мужики. Афанасий Петрович кулак поднял и крикнул:

- А и сука же ты беспросветная. Один в отряде издеватель!..

Потоптался он, руками помотал и вдруг закричал пронзительно:

- Корову... Надо корову ему!..

В один голос отозвались:

- Без коровы - смерть...

- Обязательно корову...

- Без коровы сгорит.

Решительно сказал Афанасий Петрович:

- Пойду я, парни, за коровами...

Озорно Древесинин перебил:

- На Иртыш, в Лебяжий?..

- На Иртыш мне, чичилибуха прописная, ехать незачем. Поеду я к киргизам.

- На тилископ менять? Иди, благодетель.

Метнулся к нему Афанасий Петрович; озлобленно вопил:

- Стерва ты! Хошь по харе получить?

А так как начали они материться не по порядку, то прервал председатель собранья Селиванов:

- Будя...

И проголосовали так: Древесинину, Афанасию Петровичу и еще троим ехать к аулам киргизским, в степь, и пригнать корову. Если удастся, то две или пять, потому что мясо у кашеваров истощалось.

Подвесили к седлам винтовки, надели киргизские лисьи малахаи, чтоб издали на киргизов походить.

- С богом.

Ребенка в одеяльце завернули и в тень под телегу положили. Сидел подле него молодой паренек и для своего и ребячьего развлечения в полыний куст из нагана постреливал.

IV

Эх, пески вы монгольские, нерадостные! Эх, камень - горюнь синий, руки глубокоземные, злые!

Едут русские песками. Ночь.

Пахнут пески жаром, полынью.

Лают в ауле собаки на волка, на тьму.

Волки воют во тьме на голод, на смерть.

От смерти бежали киргизы.

От смерти угонишь ли гурты?

Пахнет от аула кизяком, айраном - молоком кислым. Сидят у желтых костров худые и голодные киргизские ребятишки. Возле ребятишек голоребрые, остромордые собаки. Юрты, как стога сена. За юртами озеро, камыши, и вдруг гулко из камышей выстрелили в желтые костры: О-о-а-ат!..