Орфей

Наконец появился тот, кого посетитель ждал.

— А ты не торопишься. Я тут от скуки графа Монте-Кристо представлял. Шлюшкам бриллианты кидал. Всегда мечтал о таком.

— Это вы зря, если правда. Заметит падла какая…

— Ты защитишь. Телохранитель. Если опаздывать не будешь.

— Внизу, звери, даже на металл проверяют. Пришлось в машине оставить.

— Никак не разучишься в войнушку играть, железки с собой таскаешь. Не надоело? Инфантильный ты как был, так и остался.

— Мне эта инфантильная привычка трижды жизнь спасала. Да и не мне одному, если вы помните.

— Помню, помню. По гроб обязан. Только это было миллион лет назад.

— Ну да, если по вашему счету. А по моему — всего позапрошлый год.

— Верно, счет времени у нас с тобой разный… Подошедший был, в отличие от импозантного собеседника, одет в джинсы и джинсовую же безрукавку со множеством карманов поверх легкой белой рубашки с коротким рукавом. И лишь внимательный взгляд рассмотрел бы, что белая рубашечка на нем очень дорогого натурального шелка, джинсы и безрукавка не с какой-нибудь вьетнамской вещевки, а из фирменного магазина «Райфл», что на Кузнецком, и цепочка тонкого плетения на груди, а также более крупного на запястье, не серебряные, а благородной платины. Только каскетка, насаженная чертом на морковные кудри, подкачала — была старой, тертой и местами рваненькой. Похоже, она служила талисманом.

— Растолстел ты, не говорил я тебе? Положение «нового русского» обязывает? Лопаешь кавиер половником?

— Какой я «новый русский», — махнул Рыжий рукой с белым перстнем на мизинце, — как был старым евреем, так и остался.

— Ну-ка, ну-ка, вот не знал.

— Чего вы вообще про меня знали.

— Э-э, а вот это ты мне уже говорил. Тот самый миллион лет или два года назад. Я ж злопамятный, думаешь, забыл? Нет, я все помню.

Рыжий моментально переменился в лице.

— Шеф, простите. Извините, если правда, я не хотел. Простите, Бога ради, не держите зла…

— Что ты, что ты, тезка, окстись, я же шучу. Ох, и побелел весь. Ну-ка коньячку. И я с тобой за компанию. Или ты за рулем не позволяешь?

— Да все я себе теперь позволяю… — Рыжий, заметно побледневший, так что даже веснушки проступили, поднес ко рту большую рюмку и выпил одним духом. Его собеседник, налив себе в рюмочку с тонкой талией из бутылки, на этикетке которой красовался колокол, медленно смаковал напиток.

— Вахлак вы, Михаил, — сказал он. — Кто ж «Шустовский» как паленую водяру глотает. Хватит, в конце концов, меня бояться. Тысячу раз тебе все объяснял. Подумаешь, бессмертный. Кстати, только на твой, человеческий взгляд. А на самом-то деле, и моей веревочке сколько ни виться…

— Вам бы, как мне, прибирать пришлось…

— Впервой тебе.

— Зато потом вот так сидеть и разговоры под коньячок разговаривать — это впервой.

— И это не впервой, не ври. Было у нас с тобой уже дело, когда ты меня вместе с бензозаправкой сжег. Ничего же потом, в штаны не наделал, когда снова встретились?

— Там что! Нажал на кнопку — и Вася-кот. Вы, может, с другой стороны выехали. А тут сам ямку рыл, сам вытаскивал, сам земелькой присыпал. Сам потом от кровищи отмывался. Думаете, просто? Звали зачем? Я там еле на рейс попал, да из Быково неизвестно как бы добирался, если б не Геник. Я ему брякнул, он машину пригнал.

— Как твои мальчики, вникают?

— Вникают. Больше, чем им полагается, не вникнут. К дисциплине я их уже приучил.

— Ну вот, не прошли мои миллионнолетние назад уроки даром. А как это ты говоришь, еле на рейс попал? Что, снова с билетами напряг? И на коммерческие? По твоему удостоверению тебя хоть к пилотам посадят.

— Так не летает же никто. С керосином перебои. Весь шахтеры на путях выпили. Отстаете от нашей жизни, шеф. Отдаляетесь.

— Мне положено. На, съешь таблеточку. Для профилактики.

Зарозовевший вновь от коньяка рыжий Мишка принял белую овальную облатку, выскочившую из блестящего футляра. С сомнением оглядел, отправил в рот. Запил еще одной рюмкой.

— А я мальчикам по горсти из стандартной аптечки давал. Желтые такие, на случай атомной войны. Для шпаков. — Он искоса поглядел на свое правое запястье, где на черном браслете помещался приборчик вроде обыкновенных часов. — Я, конечно, извиняюсь, шеф, но…

— Сколько там, покажи.

— Глядите сами, двадцать один микрорентген.

— Да, для Москвы приемлемо. А ты чего хотел? Значит, так. Для глупых повторяю: рация на броневике! В смысле, объясняю в тысяча последний раз. Пока я здесь, — говоривший для убедительности легонько постучал согнутым пальцем в стол между заливным языком и салатом из авокадо, — засечь меня невозможно никакими методами. Вплоть до экстрасенсорных. На этом деле многие зубы поло- мали. Но это не значит, что от меня не идет. То, что ты видишь, с кем сейчас разговариваешь и коньячок пьешь, — муляж, «кукла», пирожок для начинки. Когда я решаю из этого пирожка — тю-тю, испариться, проку от него ровно столько же, сколько от змеиного выползка…

— Только выползок, говорят, если найдешь, к счастью, а если б меня в последний раз в лесу застукали, восемь лет гарантировано, сто два-два, если не три, — вклинился Рыжий. — А то и семь-семь, «два топора». И без амнистии.

— Не перебивай начальство. Наряду с массой достоинств «кукла» имеет ряд недостатков. Во-первых, она краткоживущая. Как античастица, — говоривший хохотнул, но получилось это у него отчего-то невесело. — Во-вторых, повторяю, исходит от нее… м-м, ну, скажем, излучений всяких до такой чертовой мамы, что вы и половины не знаете, как назвать, а вторую половину и не уловите никогда. Однако самые примитивные виды энергий даже наловчились приборами вашими фиксировать. Опять-таки в моем случае — только постфактум, когда я ухожу.

Рыжий напрягся, наморщил лоб:

— Гамма-лучи, да?

— Там букет. Всего хватает. Вспомни, как ты себя чувствовал после нашей встречи, когда я тебя нашел. Теперь уже. Помнишь? Спасибо скажи, что я сразу догадался тебе «Ред Неск» сунуть.

— «Красная шея»… Непонятно.

— С ума сойти, каким ты сделался образованным тут, старый мой рыжий еврей. «Ред Неск» — это на армейском сленге рейнджеров, а так черт его знает, как он, этот препарат, обзывается. Но ведь главное — эффект, верно?

— У нашей спецухи тоже есть…

— Ну, если тебе нравится самому себе миллиметровую иглу всаживать… Я бы — слуга покорный, но не надо. О тебе ж забочусь, гуманные условия труда создаю. Как там нашего парня, не обижают?

Рыжий Мишка едва не подавился куском лососины. Эта привычка вдруг, посреди отвлеченного разговора, пробрасывать резкий вопрос по делу, появившаяся у того, кого Мишка называл своим шефом, еще ставила в тупик. Не привык пока Мишка к такой новой шефовой манере.

— Да вроде ничего… Я его до самого пропуска…

— Как случилось, что тебя тормознули? Долго они его крутили? О чем разговор был, знаешь?

— Никак нет. Виноват, шеф. Но они там недолго. Он все равно был… говорил — вроде, как стекло, соображает, а на деле-то, я же знаю, шина шиной. И я его до самого, значит, места потом. На Территорию я не хожу, вы знаете. Чтобы внутрь пройти, ксивы, какой вы меня снабдили, мало.

— Дурак. Упустил. А на Территорию никто войти не может, — отрезал Мишкин шеф. — Туда вход не ксивой определяется.

Жутью дохнуло на рыжего Мишку, тезку-Мишку, как когда-то шеф прозвал его. Ледяной озноб продрал по хребту, теплый, душный вечер сделался промозглыми сумерками. Мишка торопливо потянулся за коньяком. Хотел наполнить обе рюмки, но его собеседник сделал отстраняющий жест и подозвал официанта. Указал на пустую бутылку из-под шампанского:

— Еще, будь добр… Так вот, Мишка. Что под меня снова начали копать эти ваши… это ты знаешь. Пусть копают, черт с ними, не в первый раз уже. В России уж как закон — меняется начальство, и новый считает своим долгом свору своих дураков с цепи спустить. Плевать ему, по зубам ему кусок, нет…

— Да уж, не Лэнгли, — поддакнул Мишка, чуть разомлев от «Шустовского».