Страница 15 из 20
Наконец, молчание нарушил тучный юноша со слабыми нервами.
– Меня скоро заберут отсюда, – сказал он, будто продолжая давно начатый разговор.
Никто не ответил. Молчали еще минут пять; Юстин сидел, привалившись спиной к стене, и разглядывал невольных своих товарищей. Самому старшему было лет двадцать восемь-тридцать, младшему, мальчишке, оказалось при ближайшем рассмотрении лет четырнадцать-пятнадцать – правда, страх и отчаянная жалость к себе делали его моложе на вид. Чем больше Юстин смотрел, тем сильнее ему казалось, что подросток чем-то похож на Акира. Будто брат; это было тем более странно, что они явно не были знакомы прежде.
– Я здесь случайно, – снова сообщил тучный.
Акир потрогал пластырь на руке. Поморщился.
– Не в войско нас забрали, – задумчиво сказал жилистый парень с оловянной серьгой, – ох, не в войско...
И обернулся к Юстину:
– Ну, ты... что ты там говорил? Про специальный приказ? Что знаешь?
– Ничего не знаю, – сказал Юстин, которому сделалось неуютно под восемнадцатью требовательными взглядами. – Слышал... те, что везли меня, спрашивали, не натворил ли чего, не болтал ли в тавернах...
Восемнадцать лиц помрачнели. Каждый, по-видимому, пытался вспомнить за собой более-менее весомую вину; всеобщее раздумье оборвал Акир.
– Брехня, – сказал он без особой, впрочем, уверенности. – Если по крови судили... По крови! Значит, мы особенные. Перины постлали, ковры, стол накрыли, как благородным – значит, будет честь.
– Поросят тоже откармливают, прежде чем на нож насадить, – мрачно сообщил тонкогубый и тонколицый ровесник Юстина, тот самый, что вчера обозвал Акира пушечным мясом.
Все притихли.
– Ты вот что, – обернулся к Акиру жилистый обладатель серьги. – А ты что там говорил насчет того, что Краснобровый жив?
На Акировом лице обозначилась внутренняя борьба. Наверное, ему очень хотелось пофорсить, порисоваться, дать понять, что знает больше прочих.
– Да так, – промямлил он наконец. – Слышал.
– От кого слышал?
Акир совсем скис:
– Да так... От людей каких-то.
– Трепло, – презрительно сообщил тонкогубый. Акир даже не глянул в его сторону.
– Это, вот что, – озабоченно начал жилистый. – Вот что... Кровь. Из вас кого-нибудь двухголовый змей кусал когда-нибудь?
– Иди ты, – обозлился почему-то Акир. – Типун тебе на язык.
– А меня кусал, – сообщил жилистый с мрачной гордостью. – Я вот подумал... Говорят, кого двухголовый змей с обеих голов цапнет – у того кровь меняется.
Юстин попытался припомнить, кусал ли его когда-нибудь двухголовый змей. Если и кусал, то в раннем детстве – потому что иначе столь значительное событие не могло бы забыться.
– Может, порча какая-нибудь? – неуверенно предположил кто-то. – Или зараза?
– Я тут ни при чем! – выкрикнул тучный юноша. – И змей меня не кусал, и порчи нет никакой, и я не заразный! У меня вот что... У меня отец – Краснобровый, это точно, моя мать у него в покоях служила, так что я наполовину князь!
Юноша замолчал. Беспомощно огляделся – на него устремлено было восемнадцать тяжелых взглядов, и ни один не обещал утешения.
– Это правда, – тихо сказал юноша. – Я Краснобрового даже видел однажды, вот как тебя! – и почему-то ткнул пальцем Юстину в грудь.
Сделалось тихо. Кто-то недоуменно вертел головой, кто-то сидел, выпучив глаза, будто увидев на стене перед собой Королеву наездников.
– Моя мать тоже в покоях служила, – сказал жилистый парень с серьгой после длинного, очень длинного молчания.
Все уставились на него, как будто он признался в пристрастии к человеческому мясу.
– И у меня, – неожиданно сообщил мальчик. – А когда я родился, ее выгнали.
Все взгляды переметнулись на мальчика.
Юстин понял, что ему холодно. Что мурашки дерут по коже, будто деревянная терка. Они сидели кружком – девятнадцать молодых мужчин – молчали и смотрели. Передавали друг другу взгляды, как передают ведра на пожаре.
Кто-то беззвучно спрашивал и надеялся получить ответ. Кто-то взглядом искал поддержки. Кто-то оценивал, кто-то примеривался.
Кто-то ничего не понимал, но таких было меньшинство.
– У меня, между прочим, тоже Краснобровый – отец, – медленно сказал тонколицый парень, предсказатель несчастий.
Жилистый обладатель серьги свирепо вскинул голову:
– А ну, у кого мать в покоях служила – поднимите руки!
Мальчик поднял руку сразу. И тучный юноша – тоже; прочие смотрели на жилистого, напряженно решая для себя, а стоит ли признавать за ним право распоряжаться.
Наконец, тонкогубый хмыкнул и поднял руку. И сразу пошли вверх, одна за другой, еще восемь или девять рук; жилистый пересчитал. Всего рук оказалось двенадцать.
– А ты? – жилистый обернулся к Акиру.
– А у меня мать никогда из дома не выезжала, – сказал Акир одними губами, и смуглое лицо его сделалось желтым. – А отец мой – охотник... Белку в глаз бьет.
Жилистый нехорошо усмехнулся. Взглянул на Юстина:
– А ты? Где твоя матушка Краснобрового повстречала?
– Вранье! – выкрикнул Акир, но жилистый не обратил на него внимания.
– Моя мать умерла, – сказал Юстин. – Давно.
– А ты? – жилистый обернулся к парню, сидевшему напротив и тоже не поднявшему руки, а потом к следующему; как-то незаметно смирившись с тем, что жилистый имеет право задавать вопросы, ему отвечали. Трое, как Юстин, не помнили своих матерей, у одного мать была маркитантка в обозе, а у еще одного мать была крестьянка, нарожавшая мужу одиннадцать детей, и все, минуй нас несчастье, живые-здоровые...
– Братишки, – с нехорошим смешком сказал тонкогубый вестник несчастья. – Ну и рожи, покусай меня эльфуш. Что, и этот, – он кивнул в сторону тучного юноши, – и этот тоже – мой брат?
И щелкнул пальцами, будто сбрасывая со стола домохранца – жест, означающий крайнее презрение.
– У меня отец охотник, – тихо сказал Акир.
– Ага, – хмыкнул тонкогубый. – Расскажи это той жирной жабе.
Юстин сжал виски ладонями, но легче не стало. Он понял, давно понял, о чем говорили жилистый и тонкогубый. Он понял – и даже поверил.
Рекрутчина, вороны, страх. Вот что вспоминается при слове «Краснобровый».