Страница 1 из 112
Хаймито фон Додерер
Слуньские водопады
Пер. с нем. - Н.Ман.
Место, где Роберт Клейтон - в то время двадцатисемилетний молодой человек - впервые встретился со своей будущей женой, возвышалось (да и сейчас еще возвышается) над всей округой. Дорога, достигнув вершины холма, сворачивает вправо. Клейтон придержал лошадь и окинул взглядом расстилавшийся внизу ландшафт - как то поневоле делает любой путник, очутившись на столь высокой точке, и вот уже слева, там, где гряда холмов становилась шире, появилась она, на своем легконогом жеребце рыжей масти, галопом пересекавшем лужайку.
Этот уголок - одна из прелестнейших в юго-западной Англии. С вершины холма, на которой Роберт Клейтон некогда придержал коня, виден только покатый спуск к трижды изгибающейся речушке в долине, а чуть подальше длинный пологий подъем к вершине, увенчанной лесом: таким рельефом местности объясняется, что большой завод сельскохозяйственных машин, построенный неподалеку отцом Роберта, отсюда не виден. Не будь здесь леса, наверху торчали бы заводские трубы. А так все тонуло в зелени и в мерцании воды.
Через несколько месяцев они уже готовились к свадьбе и свадебному путешествию) в экзотические и не очень дальние края, следовательно, не в Канаду, где жили родственники невесты. В конце концов они выбрали юг Австро-Венгерской империи, а именно Хорватию. До Остенде, Нюрнберга, Пассау и Линца экзотики не было и в помине. В Вене - в 1877 году там еще не существовало филиала фирмы "Клейтон и Пауэрс" - они поспешили к окну своей комнаты в отеле VIII округа, заслышав на улице странную и ласкающую слух песню, которую пели две женщины, неторопливо шагавшие с маленькими корзинками в руках. То были хорватки из Бургенланда, они торговали сушеной лавандой, о чем и сообщала их песня.
Это уже само по себе показалось молодой чете чем-то экзотическим, "итальянским", как они выразились. Их пребывание в Вене длилось недолго, тем более что отчаянная жара портила им настроение.
Они видели Верхний Бельведер, вплоть до маленьких угловых башен сплошь залитый солнцем, но глаз из-за яркого света ничего в отдельности не различал. А может быть, они были слишком захвачены взаимной близостью во время этого свадебного путешествия и еще очень далеки от того мига пресыщения, когда сама эта захваченность, пусть на краткий срок, становится необъяснимой. На террасе перед дворцом их, однако, - пусть лишь на мимолетное мгновенье - растрогал вид, очень схожий с тем, какие некогда писал Каналетто [итальянский живописец XVIII века, писал преимущественно архитектурные ансамбли и памятники Венеции]. Молодая чета поехала в фиакре по Главной аллее Пратера, там они велели кучеру остановиться, так как хотели, уйдя с аллеи, погулять под зеленой сенью старых-престарых деревьев. Но, увы, под деревьями отбою не было от комаров. Их взору открылась большая лужа, вернее, небольшой пруд с плоскими песчаными берегами, в котором босоногие мальчишки удили рыбу - непонятным было, как они терпели эту комариную муку, - и то и дело сносили свой улов в большие, до половины налитые водой стеклянные банки, которые стояли на берегу.
Клейтон нагнулся и заглянул в одну из банок. В ней плавали земноводные и саламандры, полупрозрачные, а одна даже с огненно-рыжим брюшком. Харриэт, стоявшая рядом с ним, не нагибалась, чтобы разглядеть этих тварей. Клейтон вдруг почувствовал, что им овладевает печаль. В эти последние дни он, словно через дыру в густо сплетенной паутине предсвадебных месяцев, свалился на этот вязко песчаный берег. Полуиссохший, пожелтелый от жары тростник, росший здесь, казалось, вонзался в синее лакированное небо.
Они пошли обратно к экипажу, медленно двигавшемуся вперед, и сели.
На следующий день они уже продолжали свое путешествие в экзотические края; оно началось в двухместном купе первого класса, хотя поезд еще и не отошел от Южного вокзала. Багаж уже был размещен по сеткам. В духоте стоял запах кожи и замши, в окно просачивался еще и легкий запах табака. Клейтону подумалось, что Харриэт меньше страдает от жары, чем он. Правда, он много двигался еще на перроне, поспешил навстречу носильщику и помог ему разложить багаж по местам. Харриэт Клейтон молча сидела в уголке. Роберт, длинноногий, с очень топкой талией, был широк в плечах. Харриэт из своего уголка наблюдала за ним. Она не выглядела разгоряченной, даже на носу не блестели капельки пота. Широкие ее брови почти срастались на переносице. Она с удовольствием смотрела на мужа. Он нравился ей. Его стройность и высокий рост (впоследствии унаследованный их сыном Дональдом) были как раз в ее вкусе. Но сейчас она ничего не говорила и сидела не двигаясь. Ее соломенная шляпа висела на одном из крючков в стене. Темно-каштановые, пожалуй, даже слишком густые волосы оставались неприкрытыми. Над ее верхней губой темнел легкий пушок. Когда скорый поезд, мягко тронувшись с места, отошел от крытого перрона, им удалось наконец глотнуть свежего воздуха, так как дверь купе стояла распахнутой, а в коридоре напротив было окно. Когда поезд набрал скорость, шляпа Харриэт стала раскачиваться. В купе теперь было прохладнее и приятнее. Клейтон достал свою трубку и кисет.
- Какой домашний запах, - сказала Харриэт, когда он раскурил набитую "кэпстеном" трубку.
В те времена скорый поезд из Вены шел до Земмеринга около двух часов по пустынной местности. Называлась она Штайнфельд. Харриэт читала. Клейтону удалось раздобыть у портье отеля, в котором они останавливались в Вене, номер "Таймса" двухдневной давности. Этот портье, собственно, и наметил маршрут путешествия для молодоженов. Звали его Андреас Милонич, он был далматинец родом с острова Крк, сын хорватского моряка. Господин Андреас был очень хорош собою - Харриэт уверяла, что школьницей она именно такими представляла себе древних римлян, - и превосходно говорил по-английски. Его отец, капитан, тоже свободно владевший этим языком, позаботился, чтобы сын с детских лет изучал его. Милонич-младший на этом поприще значительно превзошел своего отца, кроме итальянского, французского (и конечно же, немецкого, как отец), он знал еще латынь и древнегреческий, ибо посещал гимназию в Загребе и хорошо сдал экзамены на аттестат зрелости. Затем он стал изучать гостиничное дело просто из любви к этой профессии. Весьма перспективный портье! Отец его, дипломированный капитан дальнего плавания и с самой юности один из лучших знатоков всех островков и утесов вдоль побережья Далмации, всех каналов и проток, - итак, отец, тогда уже очень пожилой человек, выйдя на пенсию, предпринял оригинальное путешествие. Дела, связанные с наследством, привели его в Брегенн в Форарльберге. Там, за табльдотом, разговорившись с каким-то незнакомым человеком, он вскользь упомянул, откуда он родом и чем в свое время занимался. Последнее, видимо, не только заинтересовало, но и взволновало его собеседника. Тот отрекомендовался как человек, имеющий самое прямое отношение к пароходной компании, грузовым перевозкам и верфям на Боденском озере, более того, он оказался владельцем трех больших пассажирских пароходов - и тут же принялся уговаривать Милонича, который, видимо, пришелся ему по душе, перебраться в Брегенн. Очень, мол, трудно найти хороших капитанов на эти пароходы, а они абсолютно необходимы для плавания в водах Боденского озера, отнюдь не всегда безобидного. В результате старик Милонич плавал теперь по Боденскому озеру и был доволен жизнью, как никогда.