Женевьева неумершая

– Мы должны помолиться, – провозгласил Шейдт. – Чтобы гарантированно обеспечить нашу безопасность.

Он услышал подавленные стоны. Эти крестьяне лучше будут копать, чем молиться. А еще лучше пить, чем копать. Они не понимают Порядка, не понимают, насколько важны в этом мире упорядоченность и внешние приличия. Они здесь только потому, что боятся Солкана, специалиста по мести, так же сильно, если не больше, как призраков замка.

Джасинто уже стоял на коленях, и остальные, ворча, последовали его примеру. Шейдт начал читать молитву Солкану: «Освободи меня от плотских желаний, направляй меня на пути Порядка, наставляй меня в приличиях, помоги мне поразить врагов ордена».

С того времени, как он принял веру, Шейдт всегда проявлял стойкость в своих привычках. Безбрачие, вегетарианство, аскетизм, порядок. Даже физические отправления происходили у него по солнечным часам. Он носил грубое одеяние духовного лица. Он не поднимал руки ни на кого, кроме нечестивцев. Он молился в точно определенное время.

Он жил в гармонии с самим собой и с миром, таким, каким он должен быть.

Закончив молитву, Шейдт обследовал дыру в земле.

Архиликтор направил его в Дракенфелс, велев искать предметы, представляющие духовный интерес. Великий Чародей был носителем великого зла, но он обладал не имеющей себе равных библиотекой, богатой коллекцией магических предметов, хранилищем самых тайных знаний.

Лишь через понимание Хаоса культ Солкана мог установить Порядок. Важно было перенести сражение на вражеские территории, ответить на магию очистительным огнем и сокрушить приверженцев отвратительных богов.

Лишь сильнейшие духом могли заслужить право участвовать в этой экспедиции, и Шейдт был горд, что выбор предстоятеля пал на него.

– Там внизу что-то есть, – предупредил Джасинто. – Оно блестит на солнце.

Солнце уже поднялось и светило в пещеру. Его лучи отражались от предмета. Он имел форму лица.

– Достаньте его, – велел Шейдт.

Служитель послушался. Джасинто знал свое место на солнечных часах. Двое рабочих на веревке спустили молодого человека в пещеру, потом вытащили его назад. Он передал предмет, поднятый со дна ямы, Шейдту.

Это была изящная металлическая маска.

– Это что-нибудь важное? – спросил Джасинто.

Шейдт не мог сказать наверняка. Предмет был странно теплым на ощупь, словно хранил тепло солнца. Он был не тяжелый, и на нем не было места для шнурка, чтобы крепить к голове.

Он поднял маску к лицу и ощутил в пальцах покалывание. Он посмотрел через прорези для глаз. Из-под маски лицо служителя казалось перекошенным. Возможно, Джасинто просто глумился над своим хозяином, высунув язык, хлопая руками по ушам, скосив глаза.

В сердце Шейдта полыхнула ярость, едва он прикоснулся маской к коже. Кто-то мгновенно проскочил ему в череп, сросся с его мозгом. Маска приклеилась к его лицу, будто слой грима. Щеки его задергались, и он почувствовал, как движется металл в соответствии с его мимикой.

Теперь он видел настоящего Джасинто, шарахнувшегося от него прочь.

Он все еще был Бернаби Шейдтом, клириком Солкана. Но и кем-то еще тоже. Он был Анимусом.

Его руки отыскали прислужника и оторвали от земли. С новообретенной силой он поднял сопротивляющегося юношу высоко в воздух и швырнул в провал. Джасинто ударился об уцелевшую балку и с глухим звуком свалился, весь переломанный, на невидимый каменный пол.

Рабочие разбегались. Кто вопил, кто молился. Он наслаждался их страхом.

Шейдт, фанатичный последователь Порядка, пытался содрать маску с лица, в ужасе от того беспорядка, который учинил. Но Анимус мгновенно обрел силу и удержал его руки.

Анимус копался в разуме Шейдта, выискивая зерна недовольства в его лишенном свободы сердце, побуждая их прорастать. Шейдту хотелось женщину, жареного поросенка, бочонок вина. Анимус отыскал эти желания в его душе и был готов помочь ему удовлетворить их. А потом он отправится в путь.

В Альтдорф. К вампирше и комедианту.

Пока рабочие, дрожа, убегали вниз по горному склону, Шейдт глубоко вздохнул и захохотал, будто демон. Деревья, торчащие среди камней, склонились под этим хохотом до земли.

4

Детлеф отправился в театр после полудня, оставив спящую Женевьеву в их доме на другой стороне Храмовой улицы. Остальные члены труппы уже собрались и углубились в рецензии. «Альтдорфский болтун», похваляющийся сотенными тиражами, решительно одобрил «Странную историю доктора Зикхилла и мистера Хайды», и значительная часть газет помельче его поддержала. Феликс Хуберманн выискивал фразы, которые стоило вставить в афиши, подчеркивал восторженные славословия, повторяя их при этом вслух себе под нос: «Захватывающий… яркий… заставляющий думать… леденящий кровь… потрясающий до глубины души… будет жить долго…»

Гуглиэльмо отрапортовал, что все билеты распроданы на ближайшие два месяца и почти все – забронированы и на последующие спектакли тоже. Театр Варгра Бреугеля выпустил очередной хит сезона. Среди декораций стоял на четвереньках Поппа Фриц, страж служебного входа, и пытался отскрести кровь с ковра. Детлеф, предчувствуя, что спектакль ждет долгая жизнь, распорядился заготовить целые ведра сценической крови. Когда он, якобы убивая Еву Савиньен, сжал спрятанный в перчатке пузырь, весь зал был потрясен. Он вспомнил ощущения, захлестнувшие его в тот момент, словно уже его собственный мистер Хайда взял над ним верх, заставляя наслаждаться невообразимыми ужасами.

Когда он вошел в репетиционную, актеры и другие члены труппы разразились приветственными аплодисментами. Он раскланялся, принимая похвалы, которые значили для него так много. Потом он прервал всеобщее веселье, вытащив список с «несколькими замечаниями»…

Когда Детлеф закончил и девушка, играющая дочку хозяина постоялого двора, перестала плакать, он был, наконец, готов рассмотреть деловые вопросы, имевшиеся к нему у Гуглиэльмо Пентангели. Он подписал несколько контрактов и бумаг, включая благодарственное письмо Императору за его продолжающееся покровительство Театру Варгра Бреугеля.

– Болит? – спросил Гуглиэльмо.

– Что?

– Твоя шея. Ты ее всю расчесал.

Это стало неосознанной привычкой. Следы укусов не болели, но порой зудели. Время от времени, после того как Женевьева пила его кровь, он чувствовал себя уставшим и выжатым досуха. Но сегодня он был свеж и готов к вечернему представлению.

– Ты знаешь, что канцлер осудил пьесу? В самых сильных выражениях.

– Да, он говорил вчера вечером.

– Это здесь, в «Болтуне», взгляни.

Детлеф быстро просмотрел колонку, набранную крупным шрифтом. Морнан Тибальт клеймил «Доктора Зикхилла и мистера Хайду» как непристойность и призывал запретить спектакль. Несомненно, показанные в пьесе ужасы послужат примером для подражания морально неустойчивым гражданам.

Тибальт упоминал бунтовщиков против податей, Тварей и Боевого Ястреба как логичные результаты того, что театр показывает исключительно грязь и разврат, жестокости и мерзости.

Детлеф насмешливо фыркнул:

– Мне казалось, что эти бунты – логичный результат идиотских налогов, которые выдумал лично Тибальт.

– Он влиятельный человек при дворе.

– Запрет маловероятен, когда на нашей стороне принц Люйтпольд.

– Будь осторожен, Детлеф, – посоветовал Гуглиэльмо. – Не доверяй покровителям, помни…

Он помнил. Детлеф и Гуглиэльмо встретились в долговой тюрьме, после того как тогдашний патрон Детлефа отказался выполнить свои обязательства. После крепости Мундсен все остальное казалось малоубедительным спектаклем. Порой он был уверен, что сейчас занавес опустится и он снова проснется в своей камере, среди вонючих должников, без малейшей надежды на освобождение.

Даже ужасная смерть от руки Дракенфелса была бы предпочтительней такой жизни, капля за каплей утекающей во мраке.

– Выгравируй слова Тибальта на доске и повесь на стене театра вместе со всеми благоприятными отзывами. Ничто не порождает таких очередей, как требование запретить что-либо. Помнишь, какие сборы были в театре, когда ликтор Сигмара попытался отменить спектакль Бруно Малвоизина «Совращение Слаанеши, или Пагубные страсти Диого Бризака»?