Таис Афинская

Славу Праксителя разделила его модель – гетера Фрина. Благодарные эллины поставили ее портретную статую из покрытой золотом бронзы на лестнице, ведущей к святилищу Аполлона в Дельфах. Такова сила божественно прекрасной наготы, и ты не опасайся гимнофилов. Именно они настоящие люди!

Глава 4

Власть зверобогов

В Мемфисе, называвшемся египтянами Весами Обеих Земель, было много эллинов, издавна живших здесь. Таис полюбила этот город, один из самых старых городов древней земли, стоявший на границе Дельты и Верхнего Египта, вне дождливой зимы низовий Нила и летнего зноя южной части страны.

Греки Мемфиса, в особенности молодежь, были взбудоражены приездом двух красавиц из Афин. Поэты, художники и музыканты пытались завоевать сердце Таис, посвящая ей стихи и песни, умоляя стать моделью, но афинянка появлялась везде или в паре с Эгесихорой, или в сопровождении застенчивого богатыря, при одном взгляде на которого отпадала охота с ним соперничать. А царственная спартанка прочно связала себя с начальником лаконских наемников и не увлекалась ничем, кроме своих неслыханно быстрых лошадей. Впервые здесь видели женщину, управлявшую тетриппой. Молодые египтянки поклонялись Эгесихоре почти как богине, видя в ней олицетворение той свободы, которой они, даже в самых знатных домах, были лишены.

Таис соглашалась иногда выступать на симпосионах как танцовщица, но покидала их, когда общество становилось буйным от сладкого вина Абидоса. Гораздо чаще она оставляла Мемфис для поездок в знаменитые города и храмы, спеша познакомиться со страной, множество легенд и сказок о которой с детства прельщало эллинов. С беспечностью, удивлявшей Эгесихору и Гесиону, продолжавшую считать себя рабыней Таис, она не спешила обзавестись богатым любовником и тратила деньги на путешествия по стране.

Мнема, мать всех муз, к дарам Афродиты прибавила Таис еще и великолепную память. Память, вбиравшая в себя все подробности мира, неизбежно породила любознательность, подобную той, какой обладали знаменитые философы Эллады. Новое и необычное встречала Таис на каждом шагу, и все же первое ее впечатление от страны не изменилось, и, удивительно, оно упорно воскрешало в памяти одно из ярких видений далекого детства.

Мать привезла ее в Коринф, чтобы посвятить храму Афродиты и отдать в школу гетер. В городе, раскинувшемся у подножия огромной горы, стояла сильная жара. Маленькой Таис очень хотелось пить, пока они с матерью поднимались в верхнюю часть Коринфа. Навсегда запомнилась очень длинная узкая галерея – стоя, которая вела к священному источнику, знаменитому на всю Элладу. Внутри чуть притененной галереи веял слабый ветерок, а по обе стороны высокое солнце обрушивало на каменистые склоны море света и зноя. Впереди, под круглой крышей, державшейся на двойных колоннах, ласково журчала, переливаясь, чистая и прохладная вода. А дальше, за бассейнами, где начинался крутой отрог, слепил глаза отраженный свет. Жар и запах накаленных скал были сильнее влажного дыхания источника.

Вот и египетская галерея воды и зелени между двумя пылающими пустынями, протянувшаяся на десятки тысяч стадий, – расстояние, колоссальное для небольших государств Эллады. Сады и храмы, храмы и сады, ближе к воде поля, а с внешнего западного края этой полосы жизни бесконечные некрополи – города мертвых – с неисчислимыми могилами. Здесь не было памятников, но зато строились дома усопших: в размер обычного жилья человека – для богатых и знатных; с собачью конуру – для бедняков и рабов. И уж совсем подавляли воображение три царские гробницы-пирамиды с титаническим сфинксом, в семидесяти стадиях ниже Мемфиса. Таис немало слышала об усыпальницах фараонов, но и представить не могла их подлинного величия.

Геометрически правильные горы, одетые в зеркально полированный камень, уложенный так плотно, что следы швов между отдельными глыбами были едва заметны. В утренние часы каждая из больших пирамид отбрасывала в серое небо вертикальную колонну розового света. По мере того как поднималось солнце, зеркальные бока каменных громад горели все ярче, пока в полуденные часы пирамида не становилась звездой – средоточием четырех ослепительных лучистых потоков, бивших над равниной во все стороны света. А на закате над могилами фараонов вставали широкие столбы красного пламени, вонзавшиеся в лиловое вечернее небо. Ниже их резкими огненными лезвиями горели ребра усыпальниц царей – богов Черной Земли, как называли египтяне свою страну. Эти ни с чем не сравнимые творения казались делом рук титанов, хотя знающие люди уверяли Таис, что пирамиды построены самыми обыкновенными рабами.

– Если человека крепко бить, – цинично усмехаясь, рассказывал гелиопольский жрец, знаток истории, – он сделает все, что покажется немыслимым его потомкам.

– Самые большие постройки в Египте – значит, здесь людей били крепче всего, – недобро сказала Таис.

Жрец остро глянул и поджал губы:

– Разве эллины не бьют своих рабов?

– Бьют, конечно. Но тот, кто много бьет, пользуется недоброй славой!

– Ты хочешь сказать, женщина... – начал жрец.

– Ничего не хочу! – быстро возразила Таис. – В каждой стране свои обычаи, и надо долго жить в ней, чтобы понять.

– Что же ты не понимаешь?

– Великую сложность власти. У нас все просто: или свободен, или раб. Если свободен, то или богат, или беден; славен или искусством, или знаниями, воинской или атлетической доблестью. А у вас каждый свободный на какую-то ступеньку выше или ниже другого. Одному что-то позволено, другому меньше, третьему совсем ничего, и все преисполнены зависти, все таят обиду. Кажется, будто здесь только рабы, запертые между двух пустынь, как в большой клетке. Я почти не встречала людей, побывавших в других странах Ойкумены. Правда, я здесь недавно...

– Ты наблюдательна, эллинка, даже слишком, – угроза проскользнула в словах жреца, говорившего по-гречески с легким прищелкиванием. – Я лучше удалюсь...

Храмы Египта поразили воображение Таис резким контрастом с Элладой.

Каждый греческий храм, за исключением разве самых древних, стоял на возвышенном месте, открытый, легкий и светлый, он как бы улетал в пространство, в море и небо. Изваяния богинь, богов и героев привлекали к себе волшебством красоты. Грань, отделявшая богов от смертных, казалась совсем тонкой, незаметной. Верилось, что боги, склоняясь к тебе, внимают мольбам и вот-вот сойдут со своих пьедесталов, как в те легендарные времена, когда они одаряли вниманием всех людей, от земледельцев до воинов, а не только общались со жрецами, как ныне.

Храмы Египта! Сумрачные, стиснутые толстыми стенами, чащей массивных колонн, исписанных и исчерченных множеством рисунков и знаков. Святилище укрывало от просторов земли и неба, от ветра и облаков, журчания ручьев и плеска волн, от людских песен и голосов. Мертвое и грозное молчание царило в храмах, незаметно переходивших в подземелья. С каждым шагом мерк умирающий свет, сгущался мрак. Человек как бы погружался во тьму прошедших веков. Если в храмах Эллады только грань отделяла смертного от обитателей светоносной вершины Олимпа, то здесь, чудилось, всего один шаг до царства Аида, где с незапамятных времен бродят во мраке души умерших. Это ощущение бесконечной ночи смерти угнетало юную женщину. Таис устремлялась прочь, к свету и жизни. Храмы и дворцы стерегли ряды страшных в своей одинаковости статуй львов с человеческими или бараньими головами. Образ сфинкса, ужасной душительницы из мифов Эллады, здесь, в Египте, приняв мужское обличье, стал излюбленным символом власти и силы. Не только сфинксы – все боги Египта, вплоть до самых высших, носили облик зверей и птиц, удивительно сочетали человеческие и животные черты. Таис и раньше видела египетские амулеты, статуэтки и драгоценности, но всегда думала, что египтяне хотели выразить в образе животного лишь особенное назначение талисмана или безделушки. На деле оказалось, что образы богов лишь в редких случаях носили человеческое обличье. Гораздо чаще верующие склонялись перед полулюдьми-полузверями или птицами, иногда уродливыми до гротеска, подобно бегемотообразной Туэрис. Бегемоты и крокодилы внушали Таис отвращение и страх, воздавать им божеские почести казалось афинянке недостойным. Некрасивы были и шакалоголовый Анубис, Тот с длинным клювом ибиса, злая львица Сехмет, корова Хатор, баранье воплощение Хнума. Огромные изваяния хищных птиц – коршун Ра и сокол Гор, какими их изображали в самые древние времена, производили куда более величественное впечатление. Сложная иерархия богов осталась столь же непонятной афинянке, как и множество чинов и званий и сложнейшая лестница общественных отношений египтян. В каждом мало-мальски значительном городе главенствовал свой бог, а большие храмы, владевшие огромными землями и множеством рабов, также отдавали предпочтение одному из сонма божеств, за тысячелетия существования страны много раз сменявших и терявших свое главенство.