Наши собственные

Спал дом.

И вдруг на подоконник вскочил Одноглазый. Замахал крыльями и, вытянув жилистую шею, заорал, как всегда, некстати (солнце ведь уже давно взошло): "Кукареку!"

Заорал так пронзительно, зло и громко, что все его худое тело задрожало от этого крика.

- Что ты! Что ты! - замахнулась на него Анна Матвеевна,- что ты кричишь? Детей разбудишь да, не дай бог, еще накличешь кого-нибудь. То тихий-тихий, а то на всю округу заорал.

Но Одноглазый не унимался. Ему тоже, видимо, надоело клевать в огороде зеленый лук и жесткую редиску. Он требовал пшена, овсянки, хлеба; он требовал желтых лоснящихся зерен кукурузы.

- "Ку-ку-ру-зы!.." - кричал он пронзительно, хлопая крыльями.

Анна Матвеевна ошеломлена такой дерзостью, шумом, криком. Она замахала на него рукой, а он вместо того, чтобы убраться к себе под крыльцо и немедленно замолчать, прыгнул в кухню и клюнул Анну Матвеевну в босую ногу.

- Ах ты этакий! - рассердилась старушка.- Погоди уж!

Да где справиться ей с крылатым разбойником! Он заскакал по плите, по рукомойнику, взлетел на полку с посудой, и загремели оттуда алюминиевые кастрюльки, ковшики, скалка, чашки... Ну и звону, треску, ну и осколков!

Встревоженная Таня остановилась на пороге.

- Что у вас здесь происходит?

- Ну, все он... Все он окаянный! Кричит, дерется, посуду бьет.

- Кто он? - с изумлением осмотрелась Таня и увидела взъерошенного петуха, сидящего на мясорубке, с вызывающим и дерзким видом.

- Ах, вот кто! - засмеялась она и быстрым движением схватила Одноглазого.- Ну, бейся не бейся, а сиди теперь под мышкой.

- Нет, ты не смейся, Танечка, тут дело серьезное.

- Подумаешь, серьезное! Петух!

- Да не в том дело, что петух,- заворчала Анна Матвеевна,- конечно, если бы курица, было бы лучше, яйца бы несла, а в том дело, что, во-первых,- кричит на всю округу; ребята у нас чуть не шепотком разговаривают, а этот кого угодно сюда приведет, горластый такой!

- Да... это нехорошо,- задумчиво подтвердила Таня и погладила его победную головушку.

Как она любила по утрам слушать задорное его кукареканье и перекличку петухов в соседних деревнях!.. Теперь в соседних деревнях петухи не поют. И этому нельзя.

- А чего уж хорошего! Потом, Танюшка, его же кормить нужно. Нельзя же тварь животную держать некормленною. А кормить, сама знаешь, нечем.

- Нечем,- роняет Таня и все больше хмурится.

- А через неделю от него одни кости останутся. Ни себе, ни людям. А то его, может, еще и Тишка сожрет.

- Ну, и что вы хотите?

- Суп я из него сварю,- вздыхает Анна Матвеевна.- Жалко, конечно, но ведь и ему плохо, и нас подвести может. А так ребята хоть бульончику поедят. Ведь тощают ребята.

Таня крепче прижала к себе Одноглазого, и губы у нее задрожали.

- Танюшка, ведь Мусю-то больше жалко. Разве ей плохо курятинки кусочек съесть?

Таня подала петуха Анне Матвеевне и выбежала из кухни.

Вкусный парок вьется над кастрюлей. Лиля вошла в кухню и остановилась - куриный бульон!

- Анна Матвеевна, откуда это?

Старушка смотрела в сторону.

Лиля сразу все поняла, и ей стало как-то не по себе, хотя она и не была привязана к Одноглазому. Петух как петух, да еще кривой. Ведь и существуют они для того, чтобы из них варили бульон. Но все-таки... Он был такой забавный... Такой живой... И вдруг, с испугом взглянув на кастрюлю, Лиля быстро ушла.

А Таня вернулась на кухню.

- Анна Матвеевна, а что мы скажем ребятам? Они не будут есть.

- Ох, я уж об этом думала... Не знаю, прямо не знаю.

- Скажем,- из консервов. Ведь бывали такие консервы куриные,- правда, Анна Матвеевна?

- Бывали, бывали,- подтверждает Анна Матвеевна.- И у нас были. Ребята знают.

- Ну вот, скажем,- из консервов.

Анна Матвеевна согласно кивнула.

* * *

Таня оказалась права: как только ребята сообразили, что в их тарелках налит куриный суп и в золотистой его глубине плавают куски курятины, как на Анну Матвеевну посыпались вопросы: "Откуда это?", "Где вы взяли курицу?"

Разъяснения Анны Матвеевны, что это суп из куриных консервов, слабое поддакивание Тани никого не убедили. А тут еще и Лиля смотрела куда-то в сторону, и Василий Игнатьевич покашливал и поправлял пальцем свой стриженый ус, что всегда служило у него признаком волнения. И мало-помалу тарелки отодвигались, и никто не взялся за ложку. Только Леша спокойно уписывал суп за обе щеки. Жалко, что хлеба нет, а лепешка такая маленькая!

Каким-то неведомым образом влетело в столовую и пошло шепотком гулять из уст в уста слово "Одноглазый". И вот уже нахмурился Юра. Глядя на него, оттопырил толстые губы Пинька, наполнились слезами глаза Кати. А Муся оттолкнула тарелку, расплескав драгоценный суп на скатерть, и закричала тоненько и зло:

- Я знаю, я не буду есть. Это Одноглазый! Вы гадкая, гадкая, Анна Матвеевна, гадкая, злая!

Слезы Муси капали и капали в злосчастный суп, и Анна Матвеевна чувствовала себя преступницей. Никто не притрагивался к тарелкам.

В это время пришел Костик.

Как всегда, он появился неизвестно откуда. Как всегда, вошел тихо, не скрипнув дверью. Остановился и поглядел на всех. Рубаха его была странно оттопырена. Он увидел суп на столе, ребят, сидящих за обедом, и на минуту даже что-то вроде улыбки проскользнуло у него на лице. Он запустил руку за пазуху и вытащил два черных круглых деревенских хлеба.

Да, этот хлеб был действительно черный.

Корка его обгорела и осыпалась на белую скатерть легкой черной пылью.

- Что это? - спросила Катя.

- Хлеб.

- А почему он такой?.. Черный? - Муся осторожно дотронулась пальцем до горбушки - и на пальце остался угольный след.

- Горел.

- Где горел?

- В избе. Изба сгорела, а хлеб вот... Я на пепелище нашел и принес. Если корку обрезать,- он в середине хороший. А вам нужно.

- Изба сгорела? - Муся удивлялась все больше и больше; старшие смотрели в сторону.- А где же люди? Хозяева где?

- Не знаю,- ответил Костик и отвернулся.

И вот лежит перед ребятами черный, обугленный хлеб из сгоревшего дома, из дома, где, может быть, погибли хозяева; и пахнет этот хлеб не сладковатым дымком русской печи, а горьким запахом войны, пепелищ и смерти...

И переживания ребят из-за супа, и Мусины слезы об Одноглазом кажутся им теперь пустыми детскими горестями рядом с тем черным горем, которое шагает сейчас по родной стране.

12. Столкновение

Таня с испугом смотрела на огромную кучу белья.

- Анна Матвеевна,- сказала она беспомощно,- я посчитала: одних простынь пятнадцать штук. Что будем делать?

- Стирать.

- А как мы на керосинках столько воды нагреем?

- Нагреть-то нагреем, а кипятить-то не придется, да это не беда солнышко выбелит.

- А как мы справимся?

- Трусишки да платочки девочки простирают. А это уж мы с тобой.

И началась в "Счастливой Долине" большая стирка. Катя и Муся, усевшись на крыльце, весело занялись мелочами, взбивали белоснежную пену, пускали мыльные пузыри из расщепленных соломинок, брызгались, смеялись... Нетрудное их дело спорилось, и скоро разноцветные трусики разлеглись на траве пестрыми пятнами. А в прачечной дело шло со скрипом. Анна Матвеевна, низко согнувшись над лоханкой, шумно дышала, вытирала потный лоб, частенько отдыхала, выпрямляясь. И хотя руки ее двигались привычно ловко, видно было, что старушке совсем уже не по годам такая работа. А Тане и совсем плохо пришлось: тяжелые мокрые простыни не поворачивались, путались в ее руках, казалось, не становились белее. Резко ныла спина, болели руки.

- Смотри сюда, Танюшка,- учила ее Анна Матвеевна,- ты вот так, ухватись и по частям три, не берись сразу за всю простыню... Вот так, так... Правильно.

Может быть, и правильно, но Таня в кровь растерла себе руки. А куча белья на полу как будто не уменьшалась. Анна Матвеевна дышала все тяжелее, все чаще останавливалась. И тогда Таня крикнула в открытое окно: