Канцлер

- Не подталкивайте моей руки, дитя. Я знаю, какую я веду линию. И эту мою линию вы переведёте на мой экземпляр карты, а императорский...- Горчаков положил бумагу на стол.- Я бы сам начертил, но руки старческие дрожат.

- Мы начертим, ваша светлость,- сказала Ахончева.

- И мгновенно. Я - каллиграф,- дополнила Развозовская.

- А я - учительница чистописания.

- Вижу, вы подружились. Признаться, я трепещу за неё, Нина Юлиановна. Немцы жестоки, и, пока был жив мой друг Андрей Лукич, я был спокоен за неё. Я её люблю, как дочь, я надеялся на её изворотливость, смелость, находчивость...

- О, и ей не занимать стать смелости, Александр Михайлович.Развозовская развернула карту.- Ири- нушка, вы ведите линию с юга, а я - с севера.

Обе взяли карандаши, линейки. Горчаков, увидя это, произнёс, зевая:

- Ведите линию, ведите.

Старик сел в кресло, протянул задумчиво:

- А сейчас за столом Берлинского конгресса тоже ведётся линия. По этой линии выходит, что русское влияние на Балканах растёт по мере того, как Бисмарк даёт ему расти, и что положение русских в Софии непоколебимо, пока Бисмарк его не поколебал. Если б мне сорок, а не восемьдесят лет... Боже мой, как летят годы! Давно ли вот так, рядом, стоял... Это было во время его ссылки в Михайловском... Пушкин. И читал мне стихи. А давно ли парты, лицей и вот здесь - опять Пушкин... Дельвиг... и этот, с длинной фамилией и длинными ногами, Кюхельбекер. И вот с того времени прошло больше шестидесяти...- Он закрыл глаза.

Развозовская тихо обратилась к Ахончевой:

- Заснул? Уйти?

- Нет, он проснётся от шагов. Будем говорить шёпотом.

- Я очень рада, что подружилась с вами, Иринушка. Чувствую, старость близка.

- Ну, какая же старость? Мы с вами однолетки. И вы так прекрасны, Нина. И неужели вы навсегда отказались от любви?

- Навсегда. Поэтому я не встречаюсь с женихом. Я вся отдалась труду. Это нелегко. Одиночество... словно держишь в руках бурю... но, прекрасно! Нет выше наслаждения, как быть одиноким и могучим творцом!- Обернулась к карте.- Нет, нет, устья Дуная остаются за румынами, куда вы ведёте?

- Как можно отдать румынам устья Дуная, они туда насадят немцев!

- Прошу вас,- сказала Нина, отводя руку Ахончевой.- Понятно, что я не могу полюбить, я сухая, чёрствая, но вы - такая красавица?!

- Я тоже навсегда решила похоронить своё сердце в делах милосердия.

- Они вам очень к лицу, Иринушка. Только я вам должна заметить, что манеры у вас московские, вам необходимо побывать в Лондоне. Поедемте со мной.

- Можно мне вас ещё раз поцеловать?

Опять целуются. А в это время вошёл слуга и провозгласил громко, нарушая торжественность момента:

- Ваша светлость, если возможно, капитан-лейтенант Ахончев просит принять Наталию Тайсич.

Горчаков, очнувшись, со сна сказал тёплым, хриплым голосом:

- Проси.- Слуга ушёл.- Впрочем, что это я? Зачем видеть, как мы меняем планы императора. Берите карту и закончите это дело в столовой, голубушки.

Развозовская и Ахончева ушли. Горчаков остался один, он размышлял про себя: "Нет, пожалуй, я мало взял к западу. Надо ещё отодвинуть границу". И последовал за ними.

Наталия влетела, таща за собой Ахончева:

- Он вам скажет правду. Он прикажет вам, капитан-лейтенант. Он канцлер!

- Уверяю вас, сударыня, что канцлер не сошёл с ума. Драться на дуэли| Мне? С сыном Бисмарка!

- Да, вам! С сыном Бисмарка!

- Я всюду спотыкаюсь об имя Бисмарка,- сказал Горчаков, входя.

Однако предуведомим читателя. Возможно, слова и поступки Наталии Тайсич, о которых вы прочтёте дальше, могут создать впечатление, что с виду она крупное, тяжеловесное, нахальное и чрезвычайно голосистое существо. Это будет неправильно. Перед вами хрупкая, нежная девушка, почти ребёнок, с пылающими огромными глазами, передающими её внутренний жар и силу. Все её выходки производили на окружающих веяние восхитительного и тёплого ветерка, а отнюдь не вихря, а того более, смерча. Над нею не судачили - её все любили, и, кажется, она понимала это и чуть даже играла этим.

- Ваша светлость! Я - Наталия Тайсич, дочь сербского общественного деятеля. Мой отец болен. Я помимо его воли приехала к вам! Вы знаете, сербских представителей не пустили на конгресс?

- Знаю, и весьма сожалею, сударыня.

- Нас! Мы первыми подняли оружие против турок, нам - я уже не говорю о территории! - нам даже не дали часу, чтобы выслушать наши пожелания. А болгарам дали всё!

- Если, по-вашему, сейчас много дали Болгарии, а мало Сербии, то придёт время, когда мало дадут Болгарии, а много Сербии. Политика имеет одно драгоценное преимущество - она вознаграждает ожидание и веру в свои силы.

- Мы ждём справедливости, а её нет и нет!

Горчаков подошёл к столу и указал на икону, стоявшую там.

- Эта икона - изображение моего предка, святого Михаила, князя Черниговского. Семьсот лет тому назад в Золотой Орде его поставили перед статуей Чингисхана и сказали: "Поклонись". Его замучили насмерть, но он не поклонился...

- И прекрасно сделал! - воскликнула Наталия.

- Значит, вы, сударыня, не думаете, что славянство здесь - как в Золотой Орде, и статуи Бисмарка, торчащие на каждом берлинском углу,- статуи немецкого Чингисхана? Если вы так не думаете, то вы дождётесь справедливости и победы!.. Господин Тайсич серьёзно 6олен?

- Он болен тем, что его не пустили на конгресс, а вы, ваша светлость, тем, что вас пустили.

- Ваша радость жизни,- князь говорил любезно,- сударыня, лечит мои немощи. Надеюсь, что она также благотворно подействует на здоровье вашего отца.

Наталия произнесла с горечью:

- Ах, ваша светлость! У моего отца ещё вдобавок и конская болезнь!..

- Вот как! Это что - серьёзное заражение?

- Мадемуазель не совсем ясно выражается по-русски,- пояснил Ахончев.Она хотела сказать...

- Я хотела сказать, ваша светлость, видели ли вы конюшни австрийского уполномоченного графа Андраши?

- Граф Андраши большой знаток и любитель коней,- подтвердил Горчаков.

- Видели ли вы знаменитого чёрного рысака с белой отметиной на лбу?

- Август? Великолепный конь!

- Каких он кровей, по мнению вашей светлости?

- Несомненно английских.

Наталия повернулась к Ахончеву: