Страница 4 из 5
-- Ду-у-ся!..-- прошил стекло неожиданно тонкий крик.-- Грабють!..
Старушка вздрогнула и замерла над ящиком. Черная сгорбленная спина, голова втянута в плечи.
-- Очки! -- взревел Данила Фомич, обретя прежний голос.-- Где очки? Быстрее! Грабють! Багор тащи! -- заметался он по комнате.
К чести Фаддея Кузьмича скажем, что он не растерялся и действовал смело, расчетливо и хладнокровно.
Когда Данила Фомич Кривых с треском распахнул дверь и выскочил с багром в руках на балкон, Евсюков уже влез в лоджию Боровиковых и привалился к стене. "Ушел...-- тяжело дышал он.-- Знай наших!"
Этаж четвертый.
"Дуся! -- орал внизу почетный пожарник.-- Бежи во двор! Окружай! Звони в милицию!" -- "Кого окружать-то, дед? -- задыхалась вышедшая на балкон Дуся.-- Померещилось небось. Мальчишки озоруют..." -- "У-у, дура! -- стонал Данила Фомич.-- Какое померещилось, кады вон он, в кусты побег! Дай картошку!"
Евсюков слышал, как рассекают листву и скачут по земле картофелины, пущенные могучей рукой деда. На шум, поднятый стариками, раскрылись форточки, балконные двери, послышались возбужденные голоса, и Фаддей Кузьмич несколько минут пролежал в углу темной лоджии, мелко вздрагивая от смеха, пока жильцы не успокоились, выяснив, что тревогу поднял Данила Фомич, склонный к наваждениям. Двери и форточки захлопнулись, и вновь стало тихо.
Евсюков поднялся на ноги и огляделся. Все спокойно. Он высунулся из лоджии и посмотрел на освещенные окна своей квартиры. Ни дыминки!.. Из близкого телевизора, который Фаддей Кузьмич включил, когда затеялся гладить брюки, слышался голос политического обозревателя: он рассказывал о безобразиях на Юге Африки.
"Только бы здесь не загреметь, последний рывок остался..." -- Фаддей Кузьмич потрогал увитые виноградными плетями решетки, проверяя, надежно ли они укреплены наверху -- там, где примыкали к его балкону. Вроде надежно.
Фаддей Кузьмич хорошо помнил, как помогал Косте Боровикову ставить эти узорчатые решетки и как они с женами отмечали потом завершение строительства -- здесь же, на балконе. От тополиных листочков шел горьковатый вяжущий запах, и по скатерти походного столика бегали солнечные пятна. Тогда у них с Маргариткой все и началось. Она пошла на кухню проверить, готово ли мясо, он вызвался ей помочь...
Фаддей Кузьмич поиграл плечами, разминаясь, и оглянулся на темное окно спальни Боровиковых. Он знал, что там стоят две кровати, разделенные тумбочкой с телефоном, шкаф с бельем, а у окна возвышается проволочная конструкция с цветочными горшками. Теперь все это скрывала бледная желтая портьера, которая слегка колыхалась у чуть приоткрытой форточки.
"Ну, с богом!" -- напутствовал себя Фаддей Кузьмич и осторожно влез на решетку. Он добрался уже до середины и ухватился рукой за ограждение своей лоджии, как в спальне Боровиковых пробренчал будильник. И -- что самое поразительное! -- тут же замолк. "Что за чертовщина? -- замер Фаддей Кузьмич.-- Ведь никого не было дома, я же звонил..."
Он спустился на пару ступенек вниз и склонил голову, вслушиваясь. В комнате негромко переговаривались. Точно!..
Вот звякнуло что-то тонкое и стеклянное, и раздался хрипловатый голос Кости: "Уже одиннадцать..." Фаддей Кузьмич придержал шелестящие на ветру листья винограда. За портьерой вспыхнул размытый огонек спички и, померцав недолго, погас. В это время раздался второй голос, но Боровиков закашлялся, и Фаддей Кузьмич смог лишь убедиться, что голос принадлежит женщине.
Какая-то неосознанная тревога постучалась тут в сердце Фаддея Кузьмича. Но что за тревога, почему? -- он не мог да и не имел времени разобраться. Шевельнулась портьера, и форточка захлопнулась. "Однако..." -- только и подумал Фаддей Кузьмич, в котором намек на чужие страсти вызвал сложное чувство: и неожиданную зависть, и легкое возбуждение, и еще черт знает что. И это "черт знает что" каким-то образом увязалось и срослось с необъяснимой пока тревогой, царапнувшей сердце. Но тут внизу, скорее всего у Данилы Фомича, стукнула балконная дверь и что-то загремело.
Фаддей Кузьмич мигом взлетел в свою лоджию.
Этаж пятый.
Распахнув приоткрытую дверь, Евсюков сразу же бросился к столу с утюгом и выдернул вилку. Одеяло, слава богу, не дымилось, и замерзшая ладонь Фаддея Кузьмича ощутила приятное тепло в меру нагретой материи.
Евсюков постоял посреди комнаты, постигая мысль, что он вновь дома. Хорошо. Тепло. Диванчик. Телевизор работает. Он достал из шкафа шерстяные носки и проковылял в ванную. Теплая струя лизнула окоченевшие ноги. Евсюков прикрыл глаза. Казалось, он добирался до своей квартиры целый день. Краюхины, Щегловы, Кривых, Боровиковы... Он на ощупь прибавил горячей. А если бы не было сегодняшнего путешествия? Ноги начали отмокать, пропитывались теплом. Евсюков нашел руками струю и пошевелил пальцами. Так бы все и осталось, как было? Скорее всего... Но теперь уж, граждане, извините -- будем разбираться. И не по личным делам, а просто по делам вашим. Он открыл глаза. Ступни покраснели, от них поднимался пар. Прямо завтра с утра и начнем...
Фаддей Кузьмич надел колючие носки, принес с лестницы пустое ведро (защелкнув язычок замка на собачку и, зажав в руке связку ключей) и сел в кресло. И тут неясная тревога опять подступила к нему. Откуда она?..
Грянул телефонный звонок, и он схватил трубку.
-- Алле! Фадя? -- Голос жены звучал бодро.-- Как дела? Чем занимаешься?
-- Нормально. Как у тебя? Как мать?
-- Доктора говорят, ничего страшного. Операцию делать не будут, но пока подержат в больнице.
-- Ну и хорошо. Когда приедешь?,
-- Завтра. Первым автобусом хочу...
-- Так ты сегодня одна ночуешь?
-- Одна.
-- Не боишься?
-- Чего мне бояться... Запрусь, да и все.
-- Я тебя завтра, может, встречу,-- зачем-то пообещал Фаддей Кузьмич, хотя такой договоренности у них прежде не было. Жена как-то замялась:
-- А если не получится и я приеду позднее? Зачем тебе зря мотаться? Спи спокойно, сама доберусь. Тебе же на работу...
-- Ничего, ничего,-- заупрямился вдруг Фаддей Кузьмич, который теперь отчетливо понял, что его тревога связана с отсутствием Машеньки. -- Ты откуда звонишь? Слышно хорошо...
-- Да? А тебя плохо. С почты, с автомата. Откуда же еще!..
-- Ну, так я встречу...
-- С цветами? -- кокетливо спросила жена, и в трубке что-то защелкало.-- Как раньше?
-- Это уж как получится.
-- Ну, пока, монетки кончаются. Привет от мамы!
Фаддей Кузьмич положил трубку и задумался. Да! Да! Дело в жене. Вот откуда тревога-то. И растерялась как-то, когда он сказал, что встретит. Или показалось?
Запищал телевизор, напоминая, чтобы его выключили. Евсюков ткнул пальцем в кнопку и заходил по комнате. И вообще, из Обуховки ли она звонила? Фаддей Кузьмич вышел в лоджию и заглянул через перила. Окна четвертого этажа по-прежнему темнели... С кем там прячется Боровиков? С очередной подружкой? Припомнилось, как Машенька много раз говорила, что Боровиков ей неприятен, потому что по глазам видно, что он плут и бабник. "Как с ним жена живет? -пожимала она плечами.-- Не понимаю..." Но ведь и он уверял свою жену, что Маргарита Львовна ему безразлична. "Баба как баба,-- кривился он, когда разговор заходил о симпатичной жене Боровикова.-- К тому же кокетка".
Евсюков набрал номер Боровикова и долго слушал гудки. Не берет, стервец. "И чего только в нем женщины находят? Усы накрутит, зубы оскалит и давай заливать! А им только этого и надо".
Успокоение не приходило. Вспомнилось некстати и то, как однажды Маргаритка сказала с усмешкой: вот будет смех, если наши супруги тоже снюхаются. Мне-то что, я своего давно не люблю, а вот ты... И потрепала его с грустной усмешкой по волосам...
Фаддей Кузьмич хмуро выпил чаю, сполоснул чашку, сунул ее в шкафчик и постановил: сейчас же ехать в Обуховку, чтобы развеять все подозрения. Нечего терзаться -- где она, что она... Час по опустевшему ночному шоссе -и он мягко скатится с горбатого деревянного мостика через речку, въедет с погашенными фарами в деревню и остановится около крепкого дома тещи. И хорошо, если все будет хорошо...