Зверь

Однокомнатная квартира Клавдии Павловны была обставлена старой, давно вышедшей из моды мебелью, но являла собой образец чистоты и уюта.

- Простите, читала, но совсем запамятовала ваше имя и отчество. Совсем стара стала - память, как решето.

- Сергей Петрович.

- Пройдемте, Сергей Петрович, на кухню. Там вам будет удобно. Я вас чаем угощу с черничным варением.

- Нет, спасибо, мне некогда.

- Никаких возражений, - категорично проговорила Клавдия Павловна. - Вы такого варенья никогда не ели.

Мы прошли на кухню. Я сел за стол. Хозяйка налила воды в большой эмалированный чайник, ключила электропечь, поставила чайник на конфорку и лишь после этого села за стол, сказала:

- Слушаю вас, Сергей Петрович.

- Клавдия Пвловна, вы видели недавних постояльцев сорок четвертой квартиры?

- Это кинщиков-то?

- Да.

- А как же мне их не видеть. Они тут такой трам-тарам устроили.

- Что вы имеете в виду?

- Шумели очень. Особенно этот инвалид. "Бездари! Кретины!" Я до сих пор по ночам вздрагиваю. Слава Богу, что быстро съехали.

- Как они выглядели?

- Молодые - кудлатые, бородатые и в черных очках, будто слепые. Ночь на дворе, а они все в очках. Очень они мне не понравились.

- А режиссер?

- Инвалид этот?

- Да.

- Этот ничего, обходительный. Меня все по имени, отчеству. "Извините, Клавдия Павловна, что доставляем вам беспокойство". Но тоже странный? Ой, чайник скипел! Я щас. - Она проворно вскочила, подошла к кухонному столу, достала пачку чая, насыпала в заварной чайник, залила кипятком, накрыла чайник вафельным полотенцем, похвасталась: - Индийский. Я его для дорогих гостей берегу, Сама-то пью всякую всячину. На мою пенсию больно-то не разбежишься. Верно?

- Да. Сегодня пенсионерам трудно приходится, - согласился я.

Клавдия Павловна села на прежнее место, спросила:

- Так о чем это я говорила?

- О том, что режиссер вам показался странным.

- Вот-вот, я и говорю - странный он какой-то.

- В каком смысле?

- Сам седой, как лунь, лицо сморщенное, а руки молодые.

- Как молодые?

- В так. Как вот у вас, к примеру. Только... Как бы поточней выразиться... Холеные, вот. Красивые такие, холеные.

- О чем он ещё с вами говорил?

- Да о чем он будет говорить со старухой. Извинялся, как я уже говорила, за беспокойство, говорил, что этот..., как вот вы сейчас сказывали.

- Режиссер?

- Вот-вот. Говорил, что снимают фильм. Вот и все.

- А мальчика и девочку лет двенадцати-тринадцати здесь не видели?

- Как же не видела. Видела. Очень красивые. Режиссер этот сказал, что это их основные артисты. Страшный какой-то больно фильм снимали. Бедные дети!

- Почему вы так решили?

- Ночью... Как раз перед тем как старик отдал мне ключи. Ночью мальчик сильно кричал.

- А девочка?

- Девочки слышно не было, врать не буду. А мальчик кричал, точно.

- Слова какие-то слышали?

- Нет, только крик, протяжный такой, страшный.

- Что ещё вы слышали?

- Остальное, как обычно. Шум, гам, тарарам.

Я достал фоторобот старика-режиссера, показал его Клавдии Павловне.

- Клавдия Павловна, посмотрите повнимательнее. Это тот самый режиссер?

Она долго подслеповато рассматривала портрет, затем прогворила с полной уверенностью:

- Он самый. Точно.

А потом мы пили чай с черничным вареньем. Оно действительно было замечательным. Честно признаться, я вообще ел его впервые в жизни.

Не успел я появиться в кабинете, как в него ввалился Дима Беркутов.

- Ты где, Сережа, болтаешься?! - спросил он с возмущением.

- Что значит - болтаюсь?

- А то и значит. Здесь шеф на уши всех поставил, тебя разыскивая.

- Да я вроде говорил, - неуверенно сказал, так как действительно запамятовал - сообщал ли Рокотову о своих планах на сегодня.

- Вроде, да как бы, - смешно передразнил меня Дима. - Что-то с памятью твоей стало. Это очень нехороший симптом, Сережа. Определенно.

- Да ладно тебе. Что случилось?

- Ты почему ему ничего об операции не сказал?

- Говорил я, точно помню.

- Вот я и говорю - во избежание более серьезных последствий, тебе надо срочно к врачу обратиться. Иначе, ты скоро имя любимой жены станешь забывать.

- Да что случилось? Можешь ты толком рассказать?

- Что ж, попробую, - тяжко вздохнул Беркутов. - Утром только сел я за стол, как вошел шеф. Строго посмотрел на меня. "Чем занимаетесь, Дмитрий Константинович?" Ну, я, как положено, вскочил, вытянулся во фрунт. "Готовлюсь к операции, товарищ полковник!" - отвечаю. "Какой ещё операции?" - спрашивает он, а на лице недоумение, какого я отродясь не выдывал. "Под кодовым названием "Мордобой", - бодро отвечаю. Как услышал он это слово, сильно рассвирепел, аж позеленел весь. "Что за дурацкие шутки! - кричит. Где Колесов?!" "Должен быть здесь", - отвечаю. Он и пошел шмалять по кабинетам. Шум и треск на все управление стоял, такого, наверное, и при Ватерлоу не было. Потом заглянул в наш кабинет. "Как Колесов появится, сразу ко мне!" О чем я тебе, Сережа, с великим прискорбием и сообщаю. Иди, клади голову в пасть этого дракона.

- Да пошел, юморист хренов! - сказал я в сердцах, направляясь к двери.

Рокотов сидел за столом и что-то читал. Увидев меня добродушно сказал:

- А, Сергей Петрович, проходи, садись.

Я сел за приставной столик, спросил осторожно:

- Говорят, вы меня искали, товарищ полковник?

- Я?! - очень он удивился. - Кто тебе это сказал?

И я понял, что вновь попался на очередной прикол моего забубенного друга.

- Беркутов, - хмуро ответил.

Рокотов усмехнулся, покачал головой, как бы говоря: "Ну вы, ребята, даете!".

- Ты его побольше слушай. Что-нибудь интересное сказала соседка из сорок пятой квартиры? - спросил шеф.

Оказывается, и об этом я ему говорил. Ну и трепло же это Беркутов. Когда-нибудь он точно дождется. Всякому терпению есть предел.

- Даже очень интересное, - ответил я и рассказал шефу о показаниях Клавдии Павловны Томилиной. Когда дошел до того места, как свидетельница обратила внимание на руки режиссера, Рокотов не выдержал, воскликнул с восхищением, даже гордостью:

- Ай, да Иванов! Каков?! Гений следствия! Не знаю, как там с блондинкой, а с этим инвалидом он попал в самую точку. Кто-то явно актерствует, пытаясь сбить нас с толку.