Страница 13 из 20
- Сашко! До мэнэ ходи!
А во дворе - лишь я, гость заезжий, но не больно редкий, и потому в руки мне - бутылка и просьба: "Постановь в холодильник. Я зараз приду".
Тюрин - по говору и виду - запорожец с картинки: росту невеликого, сложения плотного, лысая голова - круглый арбуз, глаза - хитрая прижмурка и, конечно, "вусы". Балакает "по-хохлячьи": "До мэнэ... До тэбэ... Малэнький..."
Бутылку самогона с бумажной затычкой отправил я в холодильник. Дело понятное: Тюрин где-то "скалымил", но домашних своих решил наказать за грех вчерашний. Семейка у него еще та: что жена, что сыночки... Так и глядят, чего бы из дома упереть да пропить. Глаз да глаз за ними. Вчера Тюрин еле успел. Свинью они сторговали заезжим людям, поменяв ее на сахар, муку и, конечно, водку. Тащили, как муравьи. И уже свинью грузили в прицеп. А тут не в свою пору вдруг объявился Тюрин. Видно, подсказало сердце. Он мигом торг поломал. Да еще кое-кому костыля по горбу досталось. Все же - свинья, а не курица.
К тому же нести бутылку домой - самому на понюх не достанется. А здесь, во дворе моего приятеля, на воле, под развесистым кленом - стол. Хозяева - люди свои. Потихонечку выпивай да балакай. Чего еще надобно?
Даже Валентина - жена моего приятеля, которая пьющих не жалует, Тюрина привечает.
- Коля - молодец, - хвалит она его и жалеет. - Он - мученик, наш Колюшка...
- Такая свинья... - сразу вчерашнее вспоминает Тюрин. - Таких поросят приносит. И себе оставляем, и людям продаем. Золотая хрюша, кормилица. На нее надо молиться, а они ее за так отдают...
- Слава богу, обошлось, - успокаивает его Валентина. - Не переживай. Ты ныне весь день на тракторе, наработался, щей тебе разогрею.
Тюрин довольно жмурится, только что не урчит. Его бутылочка охладилась, пока он трактор к своему двору отгонял, обмылся да рабочую спецовку сменил на легкую рубашку.
- Щи - это хорошо, - причмокивает Тюрин. - А я пока трохи выпью с ребятками.
"Ребятки" - то мы с приятелем, седоклокие. Дело вечернее. Почему не посидеть за столом в хорошей компании.
Выпив стопку, Тюрин разглаживает усы, а потом истово хлебает горячие щи. Хозяйка сидит рядом, подперев рукой полную щеку, и хвалит едока:
- Молодец, Коля. Рюмочку выпьет, хорошо покушает. Все бы так, по-умному.
Тюрина от еды пот прошиб. Он объясняет причину своего аппетита:
- Я с собой на работу брал харчей. Сала и хлеба. А подъехал с утра в бригаду, хлопцы там похмеляются, а закуски - ни у кого. Тут мое сало и подмели.
Тюрину уже немало годков, под семьдесят подпирает. А на вид еще крепкий. Работает в колхозе. Один со всего хутора. Остальных сократили да уволили, потому что от самого колхоза, в котором прежде было шесть хуторов, а земли за день не объедешь, от прежнего теперь остались рожки да ножки. Но без Тюрина нельзя. Он - лучший сварщик в колхозе. А нынче все тракторы да комбайны старье и утиль; Тюрин при них - доктор Айболит. Колесный трактор у него персональный. Тележка - на прицепе. Там - сварочный аппарат, баллоны. Вот и катается зимой и летом.
Нынче жаркий июль. Уборка. Хотя чего теперь убирать? Это прежде хлебные поля подступали к самому хутору. Нынче они далеко.
Тюрин щи дохлебал, взопрев. И тут же на столе объявилась просторная сковорода с рыбой. Поджаренные до розовой смуглоты ломтики тонули в желтизне и бели яичной мешанки, щедро сдобренной зеленью лука, петрушки, укропа. А рядом, в миске, крошево помидоров, огурцов, болгарского перца, сладкого лука-"каба". Да еще - кислое молоко, сметана, пресные пышки.
Хозяйка присела рядом, сказав:
- И мы сразу поужинаем...
- А я не можу... - округляя глаза, отказался Тюрин. - Щей нахлебався... во... - показал он ладонью под горло.
- Ешь, Коля, ешь. Стопочку выпей и поешь. Ты - человек рабочий, тебе надо.
- Ну если со стопочкой... - согласился Тюрин.
Ему нравится такое застолье: хлебосольное, неспешное, без шума и ругани. И бутылка на столе словно не убывает. Хозяйка спиртного в рот не берет. Хозяин порой, для компании, лишь пригубит.
Да еще за столом - гость, человек заезжий, ему можно рассказать то, что другим давно уже известно. А рассказать Тюрин любит.
- Работать буду еще двадцать годов! - решительно заявил он. - Двадцать!
- И все бесплатно... - подсмеялся мой хозяин. - На майские праздники пятьдесят рублей отвалили. Барыш!
Но Тюрин его слушать не хочет, потому что речь - для меня.
- Двадцать лет буду работать, потому что... - загнул он палец. - Как только я уйду, мой заменщик... Я знаю, кто на мое место лезет. Он за месяц разобьет трактор и всю сварку погубит. Как тогда бригада будет работать? вопрошал Тюрин, обводя нас, внимательных слушателей, строгим взглядом. - Они же всякий день кувыркаются, технику бьют, я их чиню. А если я бы кувыркался вместе с ними? Кто бы варил? А мой заменщик в первый же день закувыркается. Вот все и кончится. Так что надо работать.
Естественно, мы согласились: "Надо".
- Другое дело... - продолжил Тюрин, загибая второй палец. - Я уйду, и тогда хутору конец.
Приятель мой - поперечник, он любит справедливость и потому возражает:
- Ну да, помрем без тебя. Пуп земли!
Жена его, человек сердечный, всегдашняя заступа:
- Вечно ты... Коля правильно говорит. Это у нас - машина. А другие?..
- Про других моя балачка... - подхватывает Тюрин. - Вы - не пропадете. Федя не пропадет, у него - тоже "Нива", у Кравченки "козел". И все. Кому - в станицу, кому - в район. В магазин, хоть раз в месяц, всем надо. Вермишели, крупы набрать. А зубы лечить, в больницу?
Справедливые речи. От хутора до асфальта в станице - пятнадцать верст. Большую половину из них каждый день можно одолеть на тюринском тракторе: в кабине, на тележке. Тюрин никому не откажет, довезет до бригады. А там и станица - рукой подать: пешком ли, другой попуткой. Иного транспорта нет. Ребятишек в школу порой возят, но лишь посуху, в сентябре. А потом начинается грязь, гололед, снежные заносы. И тогда лишь трактор Тюрина потихоньку пробирается вечным путем своим. Он хлебца печеного привезет. И на кладбище едут в труской тележке, за трактором. Привычно.
Конечно, есть и третья причина: Тюрин - единственный кормилец своей немалой, но бестолковой семьи. Там сыновья - "бурлаки", там дочка с зятем, хоть и отдельно живут, но кормятся возле папки; там - внуки; там нет надежи даже на хозяйку. Но об этом - молчок. Все и без слов понятно, и нечего душу травить.