По памяти

Полковник подошел к окну. Весна... снова эта весна! До чего же он ненавидел весну... С каждой весной в жизни прибавляется по несбывшейся надежде. И с каждой весной они словно всплывают на поверхность - все былые неудачи. Неудавшаяся любовь, неудавшаяся семья, неудавшаяся военная, а потом и политическая карьера... По крайней мере, он всегда верил, что рано или поздно будет богат - но теперь и эта надежда рухнула. Девяностолетняя тетушка-миллионерша, единственным наследником которой он был, неожиданно воспылала горячей любовью к этой Эмили, дальней провинциальной родственнице, и, недолго думая, составила завещание на её имя. Девочка учится в университете, она станет великой ученой, она прославит имя Ван Блоссом... а ему уже пятьдесят семь лет.

В дни молодости большинство женщин находили его интересным. Полковник решил жениться на Эмили. Он зубрил по ночам стихи, он начал душиться, пудриться и даже - черт возьми - наклеивать мушки. Он и сам знал, что смешон, но она - как смела она смеяться над ним?!

И все-таки она очень красива. Четкий белый профиль античной богини - к нему так идет серебряная трубка телескопа - масса бронзовых вьющихся волос над точеной шеей, светло-карие глаза, всегда чуть сощуреные, сосредоточенные. У неё мужской, практический склад ума и великолепная память - можно поклясться, что она знает наизусть этот неподъемный астрономический словарь и десятки других испещренных формулами книг. Кто знает, может, ей действительно суждено великое будущее... только этого не будет.

Потому что Эмили вам Блоссом умрет.

Он не настолько глуп, чтобы сделать это своими руками. Слишком явно для всех он заинтересован в её смерти. Его план просчитан четко, стратегически, как военная наступательная операция. Как кстати, что в минуту отчаяния он примкнул к этому довольно-таки безнадежному, хотя и неплохо организованному заговору. Сегодня их решающая встреча. Он возьмет Эмили с собой. Это всегда можно объяснить более или менее убедительно риск велик, но на него придется идти. В конце концов, его роль в заговоре слишком важна, они ничего ему не сделают. А затем - самое главное. Надо, чтобы они узнали об удивительной, чертовски цепкой памяти Эмили - и поняли, что в их интересах заставить её молчать.

Тяжелую работу всегда нужно поручать профессионалам.

* * *

На стыке каменных плит между нижними ступенями полуразрушенной лестницы пробивалась яркая, цвета неспелых яблок, молодая трава. Старый собор казался огромным, черным и плоским, подсвеченный сзади лучами утреннего солнца. У статуи Святого Сульпиция над вратами не хватало кисти правой руки.

Жюстен взглянул на циферблат брегета - было уже девять часов. Он опустил брегет в карман, плотнее запахнулся полой длинного черного плаща, в котором сам напоминал заговорщика, и шагнул внутрь.

На него обрушились темнота и холод. Лишь через несколько секунд глаза смогли различать отдельные предметы. Пахло тяжелой могильной сыростью, запустением и смертью. Жюстен запрокинул голову, оглядываясь по сторонам. Готический купол собора уходил на невозможную высоту, серый, голый и жуткий. По отвесным стенам в сложном ритме, который на первый взгляд казался хаосом, были разбросаны узкие ниши, предназначавшиеся, видимо, для статуй святых. В некоторых из них сохранились скульптуры - жуткие, безрукие, безлицые. Только одна из них была целой - женщина в длинном каменном плаще, с огромными, беспомощно-умоляющими глазами.

Жюстен опустил взгляд вниз. Интересно, где именно они соберутся? Он внимательно обследовал каждый метр каменного пола. Так и есть - прямо посреди церкви, под самой высокой точкой купола плиты были словно отполированы - по сравнению с другими, покрытыми мохом и пылью. Присмотревшись, он разглядел и крохотные выбоины от ножек кресел и стола. Странно, что эти люди так неосторожны, - лучше бы им назначить встречу там, где спрятана сейчас вся эта мебель. Хотелось бы знать, подумал Жюстен, какая судьба ожидала бы человека, забредшего случайно в собор во время совещания заговорщиков?

Впрочем, пора было действовать. Жюстен достал из-под плаща веревку с крюком на конце. Он с самого начала знал, что будет делать. Снова скользнув взглядом по стенам, он выбрал пустую нишу почти над самым входом - туда вряд ли попадет свет.

Дернув веревку, проверяя её на крепость, Жюстен полез вверх. С каждым перехватом рук он чувствовал себя все более сильным, здоровым, гармонически развитым, словно греческий герой. Такой, как он, не может не добиться своего. Он уже не чувствовал холода - разве что легкий озноб, покалывающий все тело в предчувствии великих свершений. Подтянувшись на руках, Жюстен боком втиснулся в узкую нишу, смотал веревку и взглянул вперед. Все пространство собора просматривалось отсюда, как на ладони, а акустика должна была быть великолепной. Он чуть поднял глаза и встретился взглядом с каменной женщиной в нише напротив, зябко закутавшейся в плащ, такой хрупкой и беспомощной...

* * *

Дядя галантно отступил в сторону, пропуская её вперед, и Эмили перешагнула ветхий порог полуразрушенной церкви. Внутри было прохладно, сыро, пахло грибами - право же, для собрания научного общества можно было бы выбрать пусть менее романтичное, но более комфортное место. Она оперлась на дядину руку - ещё холоднее, чем каменные плиты под ногами - и пожалела, что не взяла с собой теплой накидки.

Как раз посреди собора стоял круглый стол, на котором лежали книги, стоял хрустальный графин, бокалы и четыре канделябра. Неровное пламя свечей вырывало из полумрака лица сидящих за столом. Как она и думала: все они осколки прошлого века, такие же, как и её дядюшка. С десяток пар оловянных глаз уставились на Эмили, и было в этих взглядах что-то, заставившее её зябко передернуть плечами - или это от холода?

Дядя придвинул ей кресло, и она села, стараясь держаться прямо и уверенно. В конце концов, это он пригласил её сюда, пусть они к нему и обращаются за объяснениями. Она резко тряхнула волосами - лишнее движение, от него лучше было бы воздержаться, - пламя свечей заметалось, по стенам побежали пятна света и тени, и ей даже показалось, что одна из фигур в нише на стене шевельнулась.

- За мной следили, - глухо сказал дядя. - Я не мог выйти из дому один.

Он положил на стол руку со скрещенными средним и безымянным пальцами, и все сидящие за столом сделали то же самое. Эмили чуть было не последовала их примеру, чувствуя себя героиней готического романа о зловещем тайном заговоре - и вдруг широко раскрыла глаза, пораженная внезапной мыслью.

Ведь это правда! Это действительно, на самом деле так! Она с самого начала поняла, что дядин рассказ о научном обществе был чистейшей воды вымыслом, - но за ним скрывалась совсем иная, нежели она думала, истина. Ее старый, смешной, безобидный дядя оказался заговорщиком, членом общества, замышляющего бог знает что, и он втравил её в это дело только потому, что нуждался в прикрытии. Эмили во все глаза смотрела на его лицо, на котором под слоем пудры угадывался глубокий шрам от сабельного удара. А ведь дядя раньше был военным, полковником, и оборвал свою карьеру тем - Эмили знала это из семейных сплетен, передаваемых загадочным шепотом, - что бросил в окружении врага отряд больше чем в сто солдат - все они погибли. Это же страшный человек, с изумлением осознала она, - человек, которому ничего не стоит переступить через чужую жизнь.

Некоторое время сидящие за столом молчали, перебрасываясь многозначительными, вопрошающими и отвечающими взглядами. Наконец, один из них, с массивным рубиновым перстнем на сухой руке - классический, книжный символ власти - обратился к Эмили с чарующей, галантной улыбкой:

- Мы счастливы видеть вас, мадемуазель, в нашем скромном научном кругу. Но, боюсь, вам будут неинтересны наши скучные мужские разговоры, увы... Что ж, выпейте вина, чувствуйте себя, как дома - мы постараемся не очень вас утомить.

Эмили кивнула, улыбнулась и храбро подняла бокал с ароматной бордовой жидкостью. В конце концов, не отравят же они её вот так, сразу. Если она примет с полуслова предложенную ей роль, все ещё может кончиться хорошо.