Коллекция доктора Эмиля

Сначала была встреча - в половине седьмого утра! - с Антониной Николаевной, спускавшейся по лестнице с мусорным ведром в то время, когда Лаптев, возвращаясь от Эмиля, рассчитывал торчать у запертой двери по крайней мере два часа.

Засыпая на ходу, он понуро тащился по ступенькам и вдруг услышал над своей головой:

- Кто это? Боже мой! Ефим Федосеевич, кто это?

Лаптев поднял глаза, увидел Антонину Николаевну и понял: сейчас ему скажут, что тот, кто и так никогда не убирает квартиру, не должен приводить в нее собак. Однако на сухом лице Антонины Николаевны засветилась совсем девчоночья улыбка; бросив ведро, она сбежала вниз, к Лаптеву, легко присела на корточки и принялась гладить Динку по голове, возбужденно повторяя:

- Кто же это такой? Кто же это у нас такой?

Потом она выпрямилась, неожиданно протянула Лаптеву узкую руку, которую он ошеломленно пожал, и торжественно, как будто открывает первый урок, произнесла:

- Сегодня я беру назад все дурные слова, какие когда-либо говорила по вашему адресу. Более того, я прошу у вас прощения. Я в вас ошиблась. Человек, подобравший и пригревший бездомное существо, - тут она наклонилась и опять погладила указанное существо, которое завиляло хвостом, - это настоящий человек. Если бы вы, Фима, привели из собаководства какого-нибудь медалиста с родословной, я, конечно, тоже бы вас одобрила, так как люблю животных, но этот поступок... Породистых собак очень часто держат из тщеславия, а таких - только из любви. Только! Можете рассчитывать на мою помощь и в добрый, и в черный час.

Покивав самой себе, Антонина Николаевна горделиво распрямилась, поднялась вместе с Лаптевым на площадку, отперла ему дверь и только после этого вспомнила о своем ведре.

С этого дня к телефону Лаптева приглашали таким голосом, будто это событие - исключительно большая радость для всего человечества. Более того, было решено, что Тоня, девушка из "Невских зорь", которая всегда приходила к Антонине Николаевне делать уборку, вымоет и приведет в порядок комнату Лаптева: "Что вы? Что вы? Конечно же, одинокому мужчине, занятому научной работой, трудно, невозможно следить за хозяйством, а жизнь в неуюте - какая же это жизнь?" А совместные чаепития с вареньем и пряничками, только что испеченными по новому рецепту, который привезла из заграничной поездки знакомая учительница французского языка! Не говоря уже о тихих вечерних беседах, расспросах, раньше Лаптеву как-то никогда не приходилось рассказывать о себе - не было слушателя, которому было бы интересно. А тут представьте: холодный ноябрьский вечер за окном незаметно переходит в ночь. Антонина Николаевна, блестя спицами, вяжет, слушая эпопею Лаптева о детстве, о школе, где его называли, конечно же, Лаптем, или о том, как Рыбаков в прошлом году посчитал ниже своего достоинства прийти к нему, Ефиму, на день рождения.

Антонина Николаевна слушает, кивает, иногда вставляет какое-нибудь замечание: "Люди, в сущности, очень разные, Фима, очень". Или: "В нашей юности все было не так - дружили семьями, собирались, музицировали. Играли в фанты, во флирт, да, да! Это была такая игра, очень милая и целомудренная..."

А иногда они просто молчали, каждый думал о чем-нибудь, и Лаптеву было уютно и тихо на душе, исчезло ощущение сиротства и неприкаянности, а Динка, дремавшая у ног, положив свою морду на туфли Лаптева, усиливала это ощущение прочности, надежности и покоя.

Антонина Николаевна как-то сказала Лаптеву, что в детстве у нее была такая же - ну как две капли! - собака, первая в жизни ее собственная собака, исчезнувшая при загадочных обстоятельствах из запертого дома. Кухарка - тогда, знаете, еще были кухарки, - рыдая, клялась, что дело не обошлось без нечистой силы.

- Даже ушла от нас. Взяла расчет, - закончила Антонина Николаевна.

- А куда же все-таки девался пес? - спросил Лаптев.

Антонина Николаевна была почти уверена, что кухарка сослепу выпустила собаку или даже продала живодерам - любила, знаете, выпить. А уволилась, испугавшись разоблачения. А может, и совесть мучила.

- Мой отец расклеил по всему городу объявления о пропаже, обещал большое вознаграждение, я ведь серьезно заболела тогда. Но никто не пришел. Это бог меня наказал, - задумчиво сказала Антонина Николаевна, за Лизу. Была у меня такая подруга, а я ее... предала. Тогда, конечно, я это так не называла, казалось - пустяки, подумаешь, детские дела. А теперь вот, когда вспоминаю... нельзя предать безнаказанно, понимаете, Фима? Нельзя, даже если тебе одиннадцать лет... Потом были другие собаки, но это уже не то. Да и жизнь пошла другая, как-то, знаете, сразу все не заладилось... Да. А Динка была моей первой любовью.

- Ее тоже звали Динкой?

- Ну конечно же! Разве я вам не говорила? Именно Динкой, а как же!

5

На работе у Лаптева тоже кое-что произошло. Во-первых, ту злосчастную конференцию внезапно отложили до февраля, и вот начальник лаборатории, вызвав Лаптева, сказал ему:

- Вы, Ефим Федосеевич, подработайте свой доклад. Время теперь есть, тема, которой вы занимаетесь, перспективная, могут получиться интересные данные. Поищите. Попробуйте, например, применить в качестве катализатора металлический натрий, этого еще никто не делал, в литературе, во всяком случае, я ничего подобного не встречал. Ни в нашей, ни в зарубежной. А вдруг, чем черт не шутит...

Нехотя Лаптев начал работать с натрием, и что-то забрезжило. Правда, пока из девяти проведенных реакций нужный результат давала одна, но и то хлеб. Значит, все дело в оптимальных условиях, это ясно. Сотрудники, по крайней мере, уже завидовали.

Во-вторых, за прошлогоднюю работу лаборатория получила большую премию. Ответственный исполнитель Мустыгин к тому времени проштрафился, и исполнитель Лаптев очень удачно купил себе импортное демисезонное пальто. Выбирать его в универмаг с Лаптевым пошел пижон и тряпичник Рыбаков, всегда знавший, что сейчас носят и что будут носить в следующем сезоне. Заодно купили с рук и зимнюю шапку, пыжик не пыжик, но что-то пушистое и, главное, Лаптеву шло.

Когда одетый, как боярин Шуйский, Лаптев на другой день явился на работу, лаборатория была потрясена.

- Девки, он же у нас интересный мужчина, - сказала главная красотка отделения Наташа Бессараб, - куда мы, дуры, глядели? Давайте все выходить замуж за Фиму.

Каждый вечер после работы Лаптев брал Динку, и Они отправлялись гулять. Шли по хозяйственным делам - в магазины, прачечную, химчистку. Лаптев медленно вышагивал по улице в своем элегантном новом пальто, собака преданно шла рядом, и попадающиеся навстречу молодые женщины отвечали на взгляды Лаптева благосклонными улыбками, а не бежали прочь, отвернувшись, точно он - витрина похоронного бюро, как довольно точно заметил тогда доктор по имени Эмиль.

Очень часто какая-нибудь девушка, кокетливо повизгивая от восторга, принималась гладить Динку, и Лаптев отлично понимал, что все это, конечно, камуфляж, собака - только предлог, чтобы привлечь его, Ефима, внимание.

Как-то, выйдя из булочной, Лаптев увидел, что перед Динкой, ждущей его у входа, сидит на корточках барышня в клетчатом пальто и длинном синем шарфе. Концом шарфа она щекочет Динке нос, а та только вежливо отворачивается. Заметив подходившего Лаптева, собака кинулась к нему, девушка подняла лицо и вдруг просияла:

- А я вас знаю! - торжествующе объявила она, выпрямляясь. - Это вы летом приносили нам в ателье польские туфли. Теперь поступил новый клей, так что приходите, починим.

"...Неужели все-таки гардероб играет такую роль в жизни человека? - с интересом раздумывал Лаптев по дороге из булочной. - Стоило приобрести эти вещи - и будьте нате: улыбки, заигрывания, взгляды. А раньше? И ведь прыщи и те куда-то подевались, вот смех!"

В последнее время Лаптев раза три или четыре звонил мистификатору Эмилю, но дозвонился один раз.

- Я беспокою вас, почтенный доктор колдовских наук, чтобы сказать большое мужское спасибо, - начал Лаптев весело.